в положительном плане. Было принято считать, что дух христианского вероучения «несовместим с духом героической борьбы за честь и свободу Родины». Многие исследователи предпочитали писать не о патриотической деятельности Церкви в годы войны, а о коллаборационизме ее представителей на оккупированных территориях; акцент на сотрудничестве некоторых священнослужителей с гитлеровцами делался и при публикации сборников документов, и в специальных работах. И все-таки даже в подобных изданиях, особенно в первые послевоенные годы, порой признавалась положительная роль патриотической деятельности верующих в период Великой Отечественной войны. Отличительной чертой работ этого направления было почти полное отсутствие документальной базы исследований. Те же ученые, которые использовали доступные им источники, интерпретировали их, исходя из заданных заранее идеологических посылок.
Но, хотя до конца 1980-х гг. условия для объективного изучения государственно-церковных отношений фактически отсутствовали, важные в научном плане работы иногда все же появлялись. Наибольшую ценность имеют монография А.А. Шишкина, посвященная проблеме обновленческого раскола, в том числе его ликвидации в военный период,[2] и книга З.В. Балевица, уделившая значительное внимание деятельности Русской Церкви на оккупированной территории Прибалтики и Северо-Запада России в годы Великой Отечественной войны[3].
Вторую группу составляют труды церковных историков – священнослужителей и мирян Московского Патриархата. Часть из этих работ до сих пор не опубликована и хранится в виде рукописей в библиотеках духовных академий, другие были изданы: митрополита Мануила (Лемешевского), епископа Сергия (Ларина), А.И. Кузнецова, А. Сергеенко, протоиерея Владислава Цыпина, протоиерея Владимира Сорокина и др.[4] Значительное внимание в них уделялось истории обновленческого раскола, в том числе в годы Великой Отечественной войны. Другие же движения в Русской Церкви специально изучал в основном скончавшийся осенью 1995 г. митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев)[5].
На исследования церковных историков порой сильно влияла их принадлежность к Московскому Патриархату. Всячески доказывалась оправданность церковной позиции руководства Патриархата, несколько идеализировалось его отношение к советской власти, излишне критически оценивалась деятельность Русской Православной Церкви Заграницей и т. п. Между тем, многие исторические труды священнослужителей и мирян Московского Патриархата содержат интересные фактические данные, что придает им несомненную ценность.
Значительный вклад в изучение темы внесли зарубежные (англоязычные, немецкие и др.) исследователи. Их повышенное внимание к проблеме неслучайно, ведь именно Великая Отечественная война послужила переломным этапом, позволившим советскому руководству по-иному посмотреть на роль и функции религии в обществе. Историками Д. Поспеловским, Н. Струве, У. Флетчером, Г. Штриккером и другими был создан ряд обобщающих монографий, в целом реалистично освещавших церковную политику советского государства, жестокие антирелигиозные акции властей в довоенный период и смягчение советской религиозной политики в годы Второй мировой войны[6]. Правда, для этих трудов характерна ограниченность источниковой базы, прежде всего архивных документов.
Имеются среди работ зарубежных авторов и остро политизированные исследования. Некоторые из пристрастных в своих взглядах историков считают руководителей Московской Патриархии, пошедших в военный период на сотрудничество с советским правительством, предателями интересов России и Русского Православия. Практически вся советская действительность рисуется у этих авторов в черном цвете. Еще одна сравнительно немногочисленная группа исследователей идеализирует отношения Церкви и советского государства в военные годы, считая, что позиция Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) полностью оправдала себя. Представители этой группы принадлежат, как правило, к левой интеллигенции (Д. Куртис, К. Грюнвальд и другие).
Четвертую группу составляет русская эмигрантская и диссидентская литература. Следует отметить, что если в 1920-е – 1930-е гг. за границей фактически не существовало расхождений в оценках между научными исследователями и публицистикой – СССР считался государством, стремящимся к уничтожению религии, то после Второй мировой войны ситуация существенным образом изменилась. Восстановление патриаршества, проведение грандиозного Поместного Собора 1945 г., активная международная деятельность Московской Патриархии оказали сильное воздействие на позицию значительной части русской эмиграции и руководящие органы Церквей различных конфессий. Многие эмигранты перешли в юрисдикцию Московского Патриархата, представители же Русской Православной Церкви в Америке и Западноевропейского Русского Экзархата стали относиться к ней достаточно лояльно. Непримиримой осталась лишь Русская Православная Церковь Заграницей, однако она оказалась почти в полной изоляции.
Между тем из российских эмигрантов церковной историей военного периода занимались в основном священнослужители и миряне Зарубежной Русской Церкви. В целом работы русских эмигрантов чаще всего субъективны, пристрастны и обычно затрагивают ограниченный круг вопросов какого-то конкретного периода времени. Обобщающих, аналитических монографий ими написано не было. На эту роль претендует трехтомник В. Степанова (Русака)[7]. Однако он является не научным исследованием, а страстной и достаточно наивной публицистической книгой, страдающей нарушением хронологии, отсутствием последовательности изложения, обилием фактических ошибок.
Мимо книг известных религиозных диссидентов А. Краснова-Левитина и В. Шаврова не может пройти ни один ученый, занимающийся изучением церковных расколов 1922–1940-х гг.[8] А. Краснов-Левитин, сам бывший обновленческий священнослужитель (умерший в эмиграции), написал достаточно подробное и богатое фактическими данными исследование, особое внимание уделяя Ленинграду. Однако некоторые моменты истории обновленчества освещены в нем недостаточно объективно, присутствует определенная идеализация движения, к тому же преувеличивается его близость к социалистическим идеям.
Противоположный взгляд на историю церковных движений 1920–1940-х гг. отстаивает другой религиозный диссидент Л. Регельсон. В своем в целом очень интересном исследовании он стремится доказать, что истина была на стороне «непоминающих» за богослужением в храмах гражданские власти и Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского)[9]. По-своему ценны и работы других эмигрантов: А.А. Валентинова, К. Криптона, протопресвитера Михаила Польского, епископа Григория (Граббе) и др.[10]
В среде бывших религиозных диссидентов и сегодня активно дискутируется вопрос: была ли оправдана в годы войны позиция церковного руководства, принявшего новый курс советского правительства в отношении Церкви. В адрес Московской Патриархии раздаются упреки, обвинения в сервилизме и даже в предательстве заветов Христа. Как продолжение прежней линии расценивается нынешнее молчание церковных иерархов в ответ на призывы официально осудить сталинизм и отречься от его прежних восхвалений. Таким образом, внутри четвертой группы существуют очень серьезные различия при оценке позиции Московской Патриархии, во многих случаях заметно влияние групповых пристрастий. Деятельность же Русской Православной Церкви Заграницей, как правило, идеализируется. Кроме того, в силу объективных причин, вся эмигрантская и диссидентская литература имеет ограниченную источниковую базу, материалы российских архивов использовались в ней в небольшой степени.
С начала 1990-х гг. стала быстро расти новая российская, украинская и белорусская историография темы. По ряду спорных моментов она занимает промежуточную позицию. Первоначально большинство российских историков – В.А. Алексеев, М.И. Одинцов, Ю.А. Бабинов, М.Н. Бессонов и другие сохраняли приверженность некоторым прежним концепциям, обелявшим церковную политику советского государства[11]. Но постепенно под влиянием знакомства с рассекреченными документами взгляды этих историков становились
