волхвы, и астральное бегство в Египет, — под горизонт (см. рис. из его книги у Немоевского, «Бог Иисус», стр. 212-213, рис. 49, изд. 1920 г.).
Дальнейшие страницы этого тома посвящены им детальному разбору «Откровения Иоанна». Здесь он показывает тесную внутреннюю связь иудео-христианской космогонии и эсхатологии с восточными, — взгляд, который в настоящее время снова «открыт» и считается общепризнанным. Вместе с тем, там же он дает астральный ключ к тем странным и, казалось, фантастическим образам, коими полно «Откровение», и астральный смысл коих, независимо от Дюпюи, вторично открыт недавно нашим ученым Н. Морозовым (см. его «Откровение во грозе и буре», изд. Саблина). Оно, по его мнению, произведение тайной христианской секты, само же христианство — результат слияния митраизма и вообще восточных языческих религий с иудаизмом.
Вторая половина этого третьего тома заключает в себе исследование о зодиаке и вообще астральных моментах, а также подробный указатель имен, предметов и пособий, каковой в малом издании соответствует всему, в несколько сот страниц, двенадцатому тому.
Этим, однако, не исчерпывается содержание труда Дюпюи. Не говоря уже о том, что он дает там самые подробные указания, как применять его астральный метод при изъяснении мифологических историй, он в области христианства касается не только догматов, обрядов, евангельских героев, но и ряда героев «святых» житийной литературы. Так, между прочим, он первый показал, как из новогоднего римского приветствия, пожелания «perpetuam felicitatem» (перпетум фелицитатем) — «постоянного счастья» — получились две христианских святых: Перпетуя и Фелицитата.
Учитывая, что его многотомное и кропотливое научное произведение будет по содержанию и цене доступно немногим, Дюпюи сам сделал из него выборку, извлечение, «Abrege» («Краткая сводка») в 1798 г. На немецкий язык переведено в 1910 г. под загл. «Ursprung der Gottesverehrung».
Французский ученый в своих опасениях быть непонятым современниками был, по-видимому, прав. Его идеи выплыли на сцену снова только во второй половине прошлого и особенно в начале настоящего столетия благодаря открытиям на Востоке, в частности в Ассиро-Вавилонии, родине звездочетства.
Д. Штраус
Если Дюпюи в своем объяснении происхождения евангельского образа Иисуса исходил из сопоставления «истории» последнего с ветхозаветной и «языческой» мифологией, т. е. миром баснословных сказаний, в основе восходящих к тому или иному явлению природы, и совершенно почти не затрагивал вопроса о евангелиях, как произведениях и источниках, к коим следует подходить с историческим мерилом, то это за него проделал тот, кто родился за два года до его смерти, — Давид Штраус (1808-1874 гг.). Этот талантливейший ученый своего времени был и викарием, и профессором, и просто учителем, и политическим деятелем. Выдвинулся он на сцену и сразу занял выдающееся место в науке своим двухтомным трудом «Жизнь Иисуса, критически обработанная» (1835-36 гг., русский перевод с 18-го нем. издания 1907 г., изд. «Мысль»), написанным им в продолжение одного года.
Уже задолго до него критическая работа над новозаветными источниками шла во-всю. К его времени развились и стали изживать себя два главных направления: супранатуралистическое и рационалистическое, которые хотя и признавали за евангельскими рассказами, даже о чудесах, безусловно исторический характер и чудесный элемент, но все же старались изъяснить их или сверхъественным, или естественным образом.
В своей книге Штраус, подвергнув убийственной критике евангельские рассказы о жизни и деятельности Иисуса, заставив опровергать друг друга прежние супранатуралистический и рационалистический методы толкования и давая свое объяснение, показал, что большинство этих сказаний не исторические факты или сообщения о них, а только мифы и мифы, — плоды фантазии. Причем, по его мнению, евангельское мифотворчество было не столько делом одного лица, например, автора евангелия, сколько коллективным, массовым творчеством христиан, их религиозной фантазии, которая стремилась здесь как прославить своего героя, так и найти в нем осуществление обещанного еще в ветхом завете богом мессии-спасителя. Этим обстоятельством объясняется то, что много моментов из жизни Иисуса были просто заимствованы и перенесены туда из ветхозаветных писаний или же были разукрашены в духе последних.
Мифом, по Штраусу, являются евангельские истории детства Иисуса, история с 12-летним во храме, ряд моментов в крещенском рассказе, искушение в пустыне, призвание учеников, избрание 70-ти, очищение храма, почти все чудесные исцеления, исключая базирующихся на нервных болезнях, прочие чудеса, многие детали в историях суда и казни, мифы — воскресение и вознесение Христа и пр.
Если Штраус признал мифами рассказы почти о всех, даже главных моментах жизни Иисуса, то неисторичны в большинстве случаев и речи, и притчи Иисуса. Они — композиции, которым только позднейшее время придало некоторое единство, в них отражение взглядов не Иисуса, а общины, и если в них сохранилось что-либо принадлежавшее ему, то в соответствующей обработке и переработке.
Вместе в тем Штраусу, конечно, пришлось решать вопрос об исторической ценности евангелий. До него, выдвигая евангелиста Марка на первый план, придавали огромное значение Иоанну, а затем только ставили Луку и Матфея.
Штраус опрокинул эту градацию, поставив на первое место Матфея, потом Луку и только на последнее Иоанна. Его исследование последнего показало, что это произведение не исторического, а чисто догматического и апологетического характера, п что его главный герой — личность явно вымышленная. Примирить Иоанна с остальными евангелистами невозможно. Этот взгляд в настоящее время считается окончательно установленным. Что же касается его взгляда на евангелиста Марка, то в последнем он видел только жалкого компилятора, простого, без собственного света, спутника Матфея.
Кропотливый, чисто «химический» анализ евангелий и их сообщений об Иисусе, приведший Штрауса к открытию факта, что вся история христианского основоположника, историческая в основе, насквозь пропитана и переполнена элементами мифическими, мифами, заставил его иными глазами, чем прочие теологи-современники, смотреть и на личность главного евангельского героя.
Иисус превратился у него в человека, правда, занимавшего одно из первых мест в ряду многих разрабатывателей человеческого идеала, но не первого и не последнего здесь. Больше того: Иисус, по его описанию, личность далеко не безупречная, весьма односторонняя, и если она может служить до некоторой степени образцом в жизни религиозной, то в практической — для этой цели не подходит.
Как видим, Штраус, как никто до него, путем критики евангелий вскрывший мифичность почти всех их рассказов об Иисусе, не сделал последнего, логически вытекавшего шага, — не отнес самого героя их к области благочестивого, непроизвольного вымысла, по его терминологии, мифа. Однако, мы все же ввели его в круг поборников мифологической школы, — скажем теперь, условно, ибо он дал сильный толчок дальнейшему развитию ее и во многом определил ее дальнейшее направление, подход к вопросу и содержание.
Чего не сделал Штраус, то за него
