века часы переходят к старшему ребенку в семье, неважно будь это девушка или мужчина.
Эти часы не просто часы, а награду получил первый потомок Реймонд Хейнленс, за проявленный героизм во время Англо-французской войны 1627–1629 годах, от самого короля Карла первого.
Они были поистине великолепны, оправа и механизм выполнен из чистого золота, с ударопрочным стеклом, циферблат вырезан из слоновой кости, внутри крышки была гравировка " за преданность и героизм," держались они на золотой цепочке, заплетённой тройным Шопардом.
Эта драгоценность, находится в руках Дженни последнего потомка рода Хейнленс.
Из всех родных у нее осталась только умирающая мать.
На смертном одре, лёжа в больнице под капельницами и трубками на кровати, она и завещала Дженни эти часы, но взяла перед этим обещания с неё.
— Дженнифер, милая моя, обещай мне, что не при каких обстоятельствах, ты не откроешь коробку с этими часами, — мать что есть из последних сил сжала руку дочери, показав тем самым насколько это важно, кашлянула и продолжила — и тем более не продашь их, как бы тяжело не было, это единственная память о нас и наших предках.
Мать умерла и Джен осталась одна с огромным количеством долгов, оставшиеся от отца, передающихся теперь ей по наследству.
Из большого красивого 2 этажного дома в викторианском стиле, с античной мебелью и большим задним двором, где росла целая роща слив и яблонь, она была вынуждена переехать, в небольшую комнату, в ужасном районе, чтоб хоть как-то расплатиться с кредиторами, и даже той суммы от продажи особняка не хватило; большую часть забрали чёртовы налоги, бесполезное лечение матери и конечно пронырливые посредники, в виде риелтора, адвоката и нотариуса.
Девушка не понимала, как её отец мог залезть в долги, а потом застрелиться и оставить их с мамой одних разбираться со всем этим?
Она перебирала в своей памяти один из разговоров с матерью.
— Мааа, но как? Скажи ты знала, что у отца долги?
— Нет милая, он мне ничего никогда не говорил, сколько бы я не допытывалась его! Я же видела, что он ходил осунувшийся, бледный, похудел, я решила, что он заболел. Но тут эта стройная, статная, красивая женщина средних лет, не выдержала и горько зарыдала, а Дженнифер подбежала к ней обняла и стала вместе с ней плакать.
Не прошло и два года, как мама заболела, оказалась в больнице с тяжким завещанием, и умерла.
После продажи особняка, Джен ещё ни раз ревела, вспоминая свои лучшие счастливые годы, проведенные в нём. Как они гуляли на заднем дворе среди яблоневой аллеи, музицировали вместе с мамой на рояли в большом зале…
На оставшиеся деньги она сняла себе небольшую комнату, в отдалённом полузаброшенном районе Дримхаус, с видом удушающий серых стен таких же домов, покрытыми трещинами, как её жизнь. Бедняжка ели-ели сводила концы с концами, каждый раз намереваясь открыть коробку с часами, а потом продать их и на эти деньги уехать из этого огненного удушающего кольца, который сжимался каждый день все сильнее и сильнее на её тонкой шее. Ей было очень тяжело, девушка работала на износ, не жалея себя, забывая про свою прошлую, далекую, беззаботную жизнь, работая по 13–14 часов в день, а иной раз и в выходные: в Уайт- Холле на пол ставки секретарем у противного толстого начальника мистера Бишопа, который отпускал сальные шуточки, каждый раз при виде её и в газете Мидлтайм стенографисткой. Ей казалось еще чуть-чуть, и она сорвется, пошлет всех далеко подальше, продаст эти проклятые часы, эти мысли практически никогда не покидали ее, посещая бедняжку особенно в тяжкие минуты, но данное матери обещание сдерживали Дженнифер не рушимым заветом. Девушка ненавидела свою судьбу, своих родителей, своих потомков. Денег ни на что не хватало, все, что зарабатывала уходило на погашение процентов от оставшегося долга. Она питалась впроголодь, чаще всего даже, не поужинав, ложась спать абсолютно голодной, что уж говорить, если обычное яйцо для нее стало деликатесом. Одному Богу известно, как Джен смогла вынести это тяжкое бремя свалившиеся на её хрупкие плечи, давящие тоннами океана. Из-за всего этого она очень сильно замкнулась, считая себя никчемной неудачницей, у нее не было друзей, а кто был раньше, остались там, в прошлом, вместе с особняком. Для всех коллег она была серой мышью или изгоем, её пытались позвать на день рождения или просто на девичьи посиделки, но из-за нехватки времени, денег и вечного недосыпа, бедняжка лишь мотала головой, извинялась и говорила, что очень сожалеет, но не может. Были еще пару попыток вызволить её из этой серой скорлупы, но все было тщетно, так Дженнифер практически перестали замечать.
Время, друг и враг…оно всегда идёт, но лишь с разницей, для кого-то пролетает незаметно, словно загоревшая спичка быстро прогорает, а для кого-то медленно тянется и никак не может перейти на другую цифру.
На работе у Дженнифер время, как раз катастрофически двигалось медленно, работа была нудная, скучная и очень монотонная, переписать, написать, переписать, написать изо дня в день, чтоб не замечать, как мир в эти секунды останавливается, она мечтала;
как живёт, возле крутого утёса в деревянном пусть, даже небольшом домике, но чтоб возле него был обязательно небольшой дворик с яблонями или хоть с самыми простыми цветочками, а внутри камин. Предоставляя это, девушка видела себя, как вечером подходит к этому утёсу, смотрит вниз, как волны врезаются об него, а затем садится возле одинокого скрюченного дерева от ветра, которое растет совершенно одно на этом холме и любуется беспечным алым закатом, озаряющий все вокруг своим последним вздохом, делая все прекрасней вокруг.
Так почти ежедневно проходили в грёзах её дни.
Несмотря на все невзгоды, Джен нашла время для поздней вечерней лекции по журналистике, поступая на работу стенографисткой девушка думала, что приблизилась на один шаг к своей цели, она хотела стать редактором, но про трудившись здесь 3 месяца поняла, что застряла на этой должности надолго, так как у Мегеры, так звали сотрудники свою начальницу, главного редактора, у неё были свои люди везде, а переходить в другую газету она не представляла себе возможным, из-за низкого оклада и полного дня.
Не став отца и матери, на её хрупкие плечи взвалилось вся
