Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
его были скользкие, кожица покрыта белым налетом. Открылись маленькие глазки, голубые, как у меня, с любопытством оглядывая окружение. Они заморгали и остановились на мне. И внутри меня разлилось тепло, когда его крохотные губки потянулись к моей груди, как будто… как будто он был моим.
Я глубоко вдохнула, пытаясь остановить наплыв чувств, и отодвинула от себя ребенка. Потому что он не мой. И ни один ребенок никогда не станет моим.
– Это мальчик.
Гробовая тишина воцарилась в комнате.
Сара зарылась лицом в матрас и замотала головой, так что захрустела солома. Ноги ее сползли с кровати, и пуповина утонула в грязи.
Уильям, хмурясь, смотрел на ребенка со смесью облегчения и ужаса – и оттого уголки его губ то приподнимались, то опускались.
– Он… жив?
Во рту у меня пересохло.
Жив ли он?
Чем дольше Уильям смотрел на меня, чем дольше Сара оставалась неподвижной, чем дольше оба они ждали ответа, тем холоднее становился воздух вокруг меня. Будучи повитухой – сколько раз я видела, как матери укачивают новорожденных, баюкают плачущих малышей при полной луне – а поутру обнаруживают их холодными и одеревеневшими. Существует ли более жестокое проклятие?
Придерживая мальчика одной рукой, другой я подхватила со стоящего возле кровати стула вязаное одеяло и набросила его на младенца. Возможно, он и не нуждается в тепле, но будь я проклята, если я не дам ему этого тепла, пускай мы пока ни в чем не могли быть уверены. В горлышке мальчика зародился первый крик: влажное бульканье оставшейся в легких жидкости. По спине моей пробежали мурашки.
Это ничего не значит.
Все новорожденные кричат. Все плачут.
– До утра ничего не могу сказать. – Не могу и не хочу. – Молитесь, чтобы он взял грудь, но… готовьтесь к тому, что мертвые голода не испытывают.
Уильям встал, протянул руки, как будто собираясь взять сына, но сразу бессильно уронил их.
– Но он… он же пытается завыть.
Завыть.
Выть и бродить.
Вот что проделывают трупы в полнолуние. Они воют и бродят, неуемные в своем стремлении добраться до Сумрачной башни на юге, и вопят, когда та не впускает их. Башня созывала их, словно жестокая сирена: каменный замок, окруженный горами трупов, замок, в котором обитал дьявол, виновный во всех наших бедах. Зло во плоти, как называли его священники, неземное, сверхъестественное существо из иного мира.
Король плоти и костей.
Я передала ребенка Уильяму – тот принял его с неохотой.
– Перережьте пуповину, дождитесь последа, держите его в тепле до утра… и молитесь. А мне надо придавить могилу Джона.
Набросив плащ, спрятав голову под капюшоном, я вышла на улицу, и струи ливня тут же торопливо забарабанили по войлоку. Стук капель смешивался с глухим ворчанием, доносящимся из стон-ямы, и все внутри съежилось от беспокойства. За месяц яма переполнилась. Неужели в прошлом трупы действительно сжигали?
Наверное, это просто очередная байка…
Я завернула за угол здания суда, нырнула в кирпичную арку и вошла на кладбище. Между могилами бежали мягко поблескивающие ручьи, отражая мутный свет сияющей где-то за тучами полной луны. Вдоль кованых оградок выстроились мешки с зерном, хотя некоторые селяне уже перетащили их на могилы.
– Этого зерна мне хватило бы на год, – пробормотала я, направляясь к дубовой двери, прислоненной к ограде.
Ухватилась за край, поднатужилась, чуть ли не по щиколотку утопая в раскисшей земле, и… Проклятье, ну и тяжелая эта штука. Дверь упрямилась, выворачивая углами комья дерна. Меня бросило в пот, мышцы отчаянно заныли. Ну, еще немножко…
Дверь упала, громко хлюпнув и похоронив все посаженные мною фиалки под беспрестанным стуком дождя по деревянной створке. Звук был достаточно громок, чтобы приглушить хор несущихся из ямы стонов, но, видит Хелфа, голоса папы он заглушить не смог.
– Промокла до нитки, но все равно придавливает эту чертову могилу. – Скрюченные подагрой пальцы вцепились в мешок с зерном и потащили его, чтобы водрузить на дверь. Седые волосы липли к черепу, из беззубого рта сыпались проклятья и брань по поводу погоды. – Не можешь ты удерживать его вечно, Ада.
– Двадцать три месяца, – ответила я. Холодная сырость щипала щеки. – Двадцать четыре, если ты поможешь мне запрячь мула в повозку. Земля совсем раскисла, и он может выбраться, так что стоит поставить на дверь телегу.
– Если колеса увязнут, твоя телега не вернется в стойло до весны.
– А если Джон выберется, мне придется догнать его, связать его и погрузить – куда? – правильно, в телегу, чтобы доставить обратно к могиле. – Я неотрывно смотрела на корявые папины пальцы, теребящие измазанный красным носовой платок. Неужто он опять кашлял кровью? – Колеса все равно увязнут. Так пускай они увязнут над моим мужем.
Старик поймал мой взгляд и поспешно сунул грязный платок в карман кожаного жилета.
– У тебя глаза красные, и кончик носа блестит. Ты плакала.
Ну, почти.
– У Сары родился сын.
– Живой или мертвый? – Я пожала плечами, и он медленно покачал головой. – Уильям заплатил тебе хоть что-то за помощь?
– Нет, но могу поспорить, он с радостью заплатил бы мне, чтобы я ушла. Жаль, что я торопилась.
– Скверный человечишко, – проворчал папа. – Ты слишком хороша, и это не лесть. Вечно берешь на себя чужие заботы. Заботишься о могиле того, кто давным-давно остыл.
– Человек стоит ровно столько, сколько стоит его обещание, – процитировала я слова папы, которые слышала все свое детство, ибо он повторял их беспрестанно, точно молитву. – Я разочаровала Джона живого, но не подведу Джона мертвого.
Пять зим назад я дала клятву в Тарвудской часовне, пообещав Джону быть покорной женщиной, плодовитой матерью и послушной женой.
Три обещания.
Два из них я нарушила.
Третье – держу.
Папа наклонил голову, хмуро глядя на меня, потом переступил с ноги на ногу, расплескав хлюпающую жижу:
– Упряма, как мать.
Мы обогнули западный угол, за которым гордо высилась беленая баня. Возле здания сидели на корточках двое мальчишек Флетчеров – сидели на самом краю ямы, да что там ямы, просто глубокой дыры в земле, кое-где укрепленной по краям частоколом.
Грегори, старший, потянулся и ткнул рогатиной в голову трупа.
Мертвец застонал.
Глубочайшее отчаяние и боль слышались в этом вибрирующем звуке, напоминающем судорожный кашель, клокочущий в воспаленном, покрытом язвами горле. У меня аж зубы заныли. Труп возил стершимися до костяшек пальцами по скользкому дереву, мешающему ему выбраться.
Грегори вогнал рогатину в живот мертвеца, проделав довольно большую дыру, из которой вывалились лиловые кишки. Мертвец яростно зашипел. Умертвия обычно не досаждали живым, если их не провоцировать… но
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
