почти ничего, хотя тяжёл очень… Страшно тяжёл.
Уровняла бы его неумелость их шансы?
Жаль, что вышло так, что проверить это не удастся, скорее всего, никогда. Сейчас лишних сил нет. И вряд ли они ещё встретятся.
Иннеркрайт только хотел открыть рот…
Но капитан на него и не смотрел. Он смотрел на лендслера.
— Колин, так нельзя! Ему надо дать хотя бы отлежаться дня два! На Тайэ я был, там совсем не курорт! Может, вообще…
Энрихе усмехнулся: ну и буря эмоций по пустякам.
— Только на Грану или на Тайэ, — перебил капитана лендслер. Брови его сдвинулись, хоть голоса он и не повысил. — В любом другом месте его найдут через неделю. — Макловски чуть заметно покачал головой, не желая обсуждать то, что, по его мнению, обсуждению не подлежало, но продолжил. — Его обвинили в том, Анджей, что в сумме натворили вы оба. И искать будут соответственно. Я не уверен, согласится ли его принять на Гране Великий мастер. На переговоры времени нет. А на Тайэ у меня родня.
Ответ был резким, но хаго не обиделся. И плеча Энрихе не выпустил.
— Может, пусть слетает к своим? Попрощаться?
— Чем быстрее Энрека не будет в секторе, тем будет лучше и его «своим». Иннеркрайта, Анджей, будут искать не совсем привычными тебе способами. Я бы оставил его при себе, но риск слишком велик. А мастера зверей способны дать ту защиту, которая ему нужна.
Капитан снизошёл, наконец, до работы мозгами.
— Колин, мы кого-то ждём?
— Правительственную комиссию.
— Но ведь?..
— В течение суток пройдёт откат. Часть теперешней изменённой реальности будет замещена наиболее весомыми кусками старой. Я думаю, комиссия всё-таки будет. И нам следует в темпе уничтожить генераторы, над которыми поработали наши неведомые… союзники, и отправить Содружеству посылку с «телом Энрека». Эрцог будет «безмерно огорчён потерей сына». После чего в секторе начнётся такой огненный ад, что никакая комиссия на Плайту высадиться не сможет в принципе. Мы позволим Локьё выдавить наши силы из приграничья. Это и будет минимальная плата за всю эту историю. Империя потеряет часть спорной территории, эрцог потеряет сына.
— Это не свинство называется с нашей стороны, нет?
Лендслер вздохнул. Ему не хотелось отвечать, но он ответил.
— Это называется грата. Подчинение материи свободной воле.
Иннеркрайт видел, что капитан ничего не понял. А вот командующий, оказывается, знает и о работе с паутиной. И вполне осознает, что именно произошло.
Энрихе очень внимательно читал его биографию — там не было ни слова про обучение в каком-либо из высших домов Содружества, значит, мастерáм Зверя доступно больше, чем предполагают. Забавно.
— Тогда я его хотя бы провожу, — сказал капитан и потащил Энрихе по коридору.
— Не надо меня провожать! — иннеркрайт повысил голос и высвободил руку, когда командующий уже не должен был их слышать. И добавил уже мягче. — Иди, лучше генераторами займись?
— Почему — не надо? — капитан был прямой и острый, как лазерный бур.
Энрихе остановился, заставил себя посмотреть хаго в глаза и сказать простое, то, что тот поймёт:
— Я хочу побыть один.
Капитан кивнул. Этого ему тоже хотелось.
— Но только попробуй смыться не попрощавшись! — предупредил он.
— Хорошо, — выдавил улыбку иннеркрайт.
Энрихе знал, что это будет трудно, но он попрощается с хаго. Попрощается после всего, что сейчас сделает. И, может быть, даже скажет ему, что именно сделал. Чтобы разочарование наступило сразу, а не позднее.
Чтобы он смог увидеть это разочарование. Увидеть, как умрёт так и не родившаяся дружба. Редкое впечатление…
Хаго — они такие. Они не прощают поступков, продиктованных законом неволи.
Хаго…
В далёких горах Истока, там, где вечный холод и никогда не приходит лето, так называют охотников на гакхи, свирепых хищников с ценной шкурой и двумя рядами острых зубов.
Только хаго может один на один со снегом годами обходить ловушки, смотреть в глаза белой бездне и смеяться чему-то, понятному только ему.
В мире людей хаго иногда беспомощны и задают смешные вопросы, но даже чёрная бездна боится охотников на гакхи. Ведь бездна наивных глаз — самая глубокая.
Энрихе свернул в сторону карцера, спросил у проходившего мимо дежурного про алайцев.
Тот вызвался проводить. Видимо, все необходимые распоряжения капитан Келли отдал, и дежурные были в курсе.
В карцер его пропустили без проволочек. Это был даже не карцер, а наскоро приспособленная под незваных гостей каюта.
Иннеркрайт вошёл в довольно просторное и хорошо обставленное помещение. Двое алайцев встали ему навстречу.
— Счастлив освободить вас обоих, — с улыбкой сообщил иннеркрайт.
Алайцы верят, что смерть — это и есть настоящая жизнь. Хорошая вера для тех, кто воюет. Война день за днём приближает таких «верующих» к мечте.
Энрихе очень устал, но только его воля могла «раскрыть» бойцов, дать силу словам, поглотить сознание.
Он положил алайцам руки на плечи и со словами: «Дети мои, вы — свободны» — вынул их жизни из паутины.
Всё.
Тридцать секунд и два бездыханных тела повалились на пластиковый пол.
Иннеркрайт покачнулся, тяжело дыша, опустился на чьё-то спальное место. На душе было омерзительно.
Паклай не раз и не два закрывал его на Плайте собственным телом, да и второй боец себя не жалел.
Он привык к их тонкогубым зеленоватым лицам, к резким всплескам эмоций, даже к странному, раздражающему запаху.
Их кровь смешалась тогда, во время сумасшедшего старта с Плайты, и значит, он только что убил почти кровных братьев. Заблудших, порочных, но важно ли это после пережитого вместе?
Он наклонился, закрыл Паклаю глаза, и вдруг понимание обожгло его словно огнём.
Он видел записи последних разговоров отца и капитана алайского «Когтя», Бризо.
Когда Бризо называл капитана «Ворона» живым, в его глазах он был нежитью. Мертвецом, который остался в мире живых. Высшей формой жизни с точки зрения извращённого менталитета «змеиного народа».
Энрихе потёр виски, выждал положенное время, убедился, что алайцы мертвы, вышел в коридор и, кивнув охраннику, отправился собирать вещи. На лице его не отражалось ничего, кроме усталости.
* * *
Когда-то домов камня было девять. Они символизировали девять энергий этого мира, девять его цветов.
Дома Аметиста и Сапфира, ныне процветающие.
Дома Оникса и Ильмариина, зелёного камня, добываемого на Итрее, планете четырёх солнц, ныне отодвинутые более сильными, но сохранившие чистоту крови Истока.
Дом Обсидиана, остатки которого смешались с живущими на Гране.
Дома Белого Нефрита и Блезиара, угасающие и разъедаемые внутренними противоречиями, склоками и генетическими болезнями.
Дом Нарьяграат — Темного королевского граната, эрцоги которого склонны считать себя единственными наследниками императорской крови.
Дом Кешлы — разбитого, проклятого камня. Мёртвый дом.
Энрихе сам не понимал, отчего всплыла в его памяти эта генеалогия, и почему генеалогическое древо заслонило вдруг лицо Агескела Эйвори, сродного брата эрцога дома Нарьяграат. Ублюдка, вечно кривящего губы и возникающего в родовом зале Алдиваара, как тень между вековых колонн из тэрранских склитов.
Тэрра была искусственной и искуснейше воссозданной копией некогда утерянной Земли. Геологи и инженеры скопировали её до мелочей по старинным картам.
На ней было пять континентов, названных в честь земных — Акрика, Америа, Эвроза, Азиа и Арктида.
Родовое поместье дома Нарьяграат было, как и на Земле, расположено на самом благоприятном по климату континенте — Арктиде. Вечнозеленые леса, шипение гейзеров, воздух, пьянящий и влажный.
И черные глаза Хелеки Эславэ… Здесь, на Тэрре, он впервые увидел её.
«Сердце опять проснулось, — поморщился Энрихе, растирая грудь. — Как некстати».
И тут же кто-то выразил желание войти: замигал сигнал над дверной мембраной.
Оказалось, медик. Помозолил глаза непривычной красной формой, помахал диагностическим приборчиком, построжился, но ушёл, когда Энрихе объяснил ему, что вынужден срочно лететь восвояси.
Хаго явился спустя пару минут после медика, едва разошлись.
Сейчас начнётся…
Энрихе не собирался объяснять своё поведение, но хоть что-то говорить всё же придётся? Или — промолчать?
Они встретились глазами. У капитана были зелёные с золотыми искрами глаза.
Энрихе показалось вдруг, что зелень в них та же, что и на лицах убитых алайцев. Труп. Ходячий мертвец. Потому его и убить не могут…
Кровавые эрцоги считают, что бессмертных нет. «Все смертны,
