Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
мне. Но и отсюда достать его можно. Я встал на колено, прицелился.
Поймал совмещение мушки и целика. Концентрация только на них, а серое пятно фрица маячит за ними на заднем плане. Нельзя взгляд на него переводить. Короткая задержка дыхания, плавный спуск. Медленно тяну указательным пальцем. Выстрела не жду, чтобы в последний момент спуск не дернуть. Тяну крючок равномерно и плавно. Мушка чуть гуляет на фоне мишени, но не выходит за ее границы. Бах! И труп! Автоматчик сполз вдоль колеса, опустив голову на грудь.
— Есть! — Я выскочил из зарослей и махнул леснику. — Рубину помогу!
Сам я уже мчался по дороге. Свернул за пригорок, и картина маслом. Мерседес встал с распахнутыми дверями. На руле с простреленной башкой повис водитель. Рядом с машиной на земле распластался грузный полковник. В руке посмертно зажат кожаный чемоданчик. Застекленелые рыбьи глаза неподвижно уставилась в небо. На лбу аккуратная дырочка, из которой сочится красный ручеек.
Из леса выскочил Рубин:
— Дядя Саша, я их… Я их обоих снял! Ты видел? Прямо в голову попал шоферу. А жирный выскочил и драпануть пытался. Даже пистолет не вытащил. Совсем трус, что ли?
— Молодец Рубин, целого полкана завалил. Вот только, лучше его живым бы взять, да партизанам переправить.
— Так не было приказа брать живым, — махал пистолетом парень. — Сам говорил, кладем всех, спасаем пленных!
— Не ждал я полковника, а что это за чемоданчик? — я взял портфель и отщелкнул сияющую серебром пряжку.
Пахло кожей, свежими печатями и бумагой.
— Ого! — я бегло просмотрел бумаги. Колонки цифр, густо покрытые печатными буквами страницы, печати с орлом и свастикой… — Да у нас ценный трофей похоже образовался.
Мы спешно вернулись к грузовику. Михалыч уже развязал пленных. Те собирали трофейное оружие.
Увидев меня и признав во мне старшего, один из них вытянулся в струну:
— Сержант Акинфеев, пятый мотострелковый полк.
— Капитан Волков, войсковая разведка, — кивнул я. — Какие планы на жизнь бойцы?
— К нашим вернуться, — пожал плечами сержант.
— Далеко идти придется, — ухмыльнулся я. — Через линию фронта перебраться сложно. Слушай мою команду, сержант. Собираете оружие и выдвигаетесь с моим человеком, — я кивнул на Кузьму. — Он спрячет вас в своем доме в лесу. А завтра проведет к партизанам. Лишние бойцы им не помешают, да и вы сможете Родине пользу принести. Все лучше, чем погибнуть, пересекая линию фронта. Самое главное, особиста местного убедите, что вы не перебежчики, и сами в плен не сдавались.
— Да мы… — Сержант ударил себя в грудь. — Нас в окопе завалило. Землей! Чуть не задохнулись. Нас вязли, как котят. Нас же в концлагерь везли, если бы мы перебежчиками были, разве ж бы нас повезли туда?
— Все понимаю, — кивнул я. — Передавайте особисту от меня привет. Скажите, что я могу засвидетельствовать, что вас в лагерь везли. Передайте, если что, придет капитан Волков и засвидетельствует по полной. Так ему и скажите.
— Есть, товарищ капитан!
Начало сентября 1941 года. Псков, комендатура
Вообще-то мероприятие было «для своих», в смысле, для фрицев, а не для их русских наемников. Но в немецкой комендатуре я был чуть ли не единственным русским, да и то из-за эксцентричности графа, так что выгонять меня никто не стал. Актовый зал, который когда-то в прошлом был в этом особняке бальным залом, украсили в лучших традициях Третьего Рейха — полотнища со свастиками, великанский портрет фюрера, массивная кафедра, которую, наверное, откуда-то из университета сперли…
Стулья, кстати, тоже родными не выглядели. Больше были похожи на театральные. Впрочем, наверно ими они и являлись. Псковский драмтеатр грозились открыть для зрителей где-то к середине месяца, но пока что труппа репетировала. А стулья…
Бл*ха. Дались мне эти стулья… Я скромно притулился в задней части зала, не претендуя на сидячее место. Вокруг кишели сплошные истинно-арийские рожи. В мундирах и без.
Опа… А вот и Юрген. С фирменным выражением на лице. Нечто среднее между ехидной ухмылкой и презрительно оттопыренной губой. Выглядит как огурчик, на меня — ноль внимания.
Возле кафедры небольшая толчея. Стоит Зиверс, что-то заясняет, размахивая руками. Его обступили несколько местных шишек и слушают внимательно. Иногда громко и заливисто ржут. Что-то интересное рассказывает, подонок. Наверное, про своего дружка Рашера и его последние эксперименты в Дахау… Вон тот хрен с лицом, будто ему под носом говном намазали, кажется новый военный комендант Пскова. Хотя может и просто похож.
Фрицы рассаживались, рожи у всех довольные, будто кино пришли посмотреть. Шушукаются, гогочут.
Марта куда-то делась. Графа нет, странно…
Будут спрашивать, какого черта я тут делаю, отмажусь, что заблудился. Мол, все пошли и я пошел…
Тут Зиверс одернул свой бархатный пиджачок и двинул к кафедре. Взобрался за нее, позвенел колокольчиком. В зале тут же воцарилась тишина. Франт из Аненербе выдержал паузу, потом выкрикнул:
— Хайль, Гитлер!
— Зиг хайль! — рявкнул в ответ зал, и руки в едином порыве взметнулись в жесте «от сердца к солнцу». Я на секунду протормозил, но потом тоже поднял. Мысленно хохотнул, подумав, что если кто-то прямо сейчас зал фотографировал, то я запросто мог попасть в кадр зиугющей толпы как тот знаменитый тип, который руки не поднял.
— Мне выпала великая честь — работать во славу Великой Германии! — пафосно начал Зиверс. Я слушал его вдохновенную речь, делая мысленные зарубки о его планах, вычленяя их из моря демагогической болтовни, которую он выплеснул на слушателей. На шутки и заигрывания с публикой мне было плевать, я хотел услышать главное — что он собирается делать, и какие изменения в связи с его появлением ждут местных жителей.
Первое, что я сразу понял, что он прежде всего администратор. И он намерен в кратчайшие сроки переоборудовать варварскую советскую психушку в современный исследовательский центр, который послужит на благо Великой Германии. Про вервольфа и ликантропию не сказал ни слова, разумеется. Беглым осмотром плана выделенного ему помещения и прилегающих территорий он удовлетворен и надеется, что Плескау и его обитатели приложат все доступные усилия, чтобы подготовить это место для передовых и необычайно нужных исследований гениального доктора Зигмунда Рашера.
Трындец, конечно… Обычно при упоминании нацистских врачей-изуверов все вспоминают Менгеле. Но по-моему Рашер был гораздо хуже. Да что там, его даже сами фрицы сочли преступником и повесили в Бухенвальде еще до конца войны. Да уж, привалило нам счастье…
На кафедре Зиверс тем временем подкручивал усы и, активно жестикулируя, расписывал сияющие перспективы медицинских исследований с Плескау. Переоборудование психушки — это было только начало его планов. Буквально на этой неделе он намерен заложить в окрестностях стройку большого концлагеря Аненербе,
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 69
