служившую последней преградой прозрачную газовую вуаль, и закатное солнце вспыхнуло на гладком овале.
Горело костром небо, будто на углях запекались облака, чернела далекая земля и полоскал у войлочного шатра бунчук на копье.
– Красиво, аба, – сказала Тейша.
– А-ай! – раздражилась старуха. – Куда смотришь? Не на отражение смотри, на само серебро.
– На серебро?
Отраженное солнце слепило глаза.
Вглядевшись, Тейша заметила темные пятнышки, бегущие по краю зеркала.
– Правильно, – кивнула Зейнаб ее догадке, – это и есть наша забота.
Она развязала горловину мешка.
Струйка белого песка побежала на землю, но быстро прекратилась.
– Садись, – Зейнаб подвинулась на скамеечке. – Зачерпывай понемногу, води ладонью. Правая сторона – твоя.
Тейша села.
Песок оказался жирным, мягким, лип к коже. Искоса поглядывая на Зейнаб, девочка принялась повторять ее движения.
Рука ныряла в солнце и шла по кругу – маленькому и большому, и снова маленькому. Песок просыпался вниз, покалывая пальцы и у запястья.
Чистили молча.
За работой ладоней не было слышно ни дыхания, ни звуков вокруг.
Скоро плечо у Тейши налилось тяжестью, а поднимать руку от мешка стало больно. Но она лишь закусила губу.
Затем солнце и пятнышки пустились в хоровод, но это тоже было не страшно. Солнце зашло, и один из багатуров принес факел.
– А кто в него смотрится? – спросила Тейша, решившись. – Халиф? Или любимая наложница?
Зейнаб расхохоталась.
– Дурочка! В него не смотрятся, в него смотрят.
– А кто, аба?
– Люди. У тебя будет время узнать.
Случай представился через день.
Обоз миновал сонный караван-сарай и двинулся берегом высохшей реки к оазису Иль-Сатх. На полпути к нему конный дозор доложил о людях, перекрывших дорогу.
После второй чистки Тейша едва могла пошевелить рукой, и Зейнаб, покопавшись в узлах, наложила на плечо ей повязку с пахучей травяной мазью.
– Молодец, что не ноешь, – сказала она. – Только в следующий раз говори, если больно.
Тейша пообещала.
А затем появился халиф Муннар, мрачный, скрежещущий зубами, с соком, текущим по подбородку – его оторвали от обеда.
– Доставайте зеркало, – распорядился он, сверкнув глазками. – Говорить буду.
Повинуясь щелчку его пальцев, багатуры извлекли серебряный овал из ковров и осторожно понесли в начало обоза.
– Пошли, – взяла Тейшу за руку Зейнаб.
– Куда?
– Ты же хотела узнать, для чего мы чистим?
Мимо повозок и волов, мимо лошадей, мимо нукеров, собирающихся в боевой порядок, мимо большого, поставленного на четыре колеса шатра наложниц, мимо лучников, мимо воняющих чесноком и потом низовых воинов-каба, они двинулись следом за багатурами.
Им уступали дорогу, Зейнаб кланялись.
Тейша, оробев, пряталась за ее спину – слишком много глаз, слишком много внимания, слишком много улыбок.
Старуха выбрала место на пригорке.
Зеркало багатуры вынесли в первый ряд, к копейщикам. Оно стояло на треноге, повернутое ликом к пестрой толпе, заступившей дорогу.
Толпа шумела и потрясала оружием.
Сколько до нее было? Сто шагов? Сто пятьдесят? Ох, галдят!
– А где халиф? – спросила Тейша.
– Во-он, – показала пальцем Зейнаб.
Халиф Муннар, окруженный кольцом багатуров, с деревянной башенки, поставленной на повозку, сквозь занавесь озирал посмевших выступить против него.
О, горе им, горе!
Блестели перстни, покачивался тюрбан.
– Будет битва? – посмотрела на старуху Тейша. – Почему мы не прячемся?
– Зачем? – Зейнаб развернула тряпицу, которую взяла с собой, выковыряла из складок кусок халвы, коричневый, липкий, пачкающийся, сунула в рот. – Куда пряфаться? Ты смотри, смотри.
– Куда?
И тут грянуло.
Голос халифа поплыл из зеркала, звучный, уверенный, исполненный силы.
– Жители прекрасного края! Достославные и достопочтенные! Не с вами ли вместе я, халиф Муннар ибн-Хайяр абу-Терим, делил радости и несчастья? Не вам ли помогал зерном в неурожай и водой в засуху? Не с вами ли мой отец рука об руку бился с Сухим Али? И где ваша благодарность?
– Где? – шепнула завороженная Тейша, подавшись вперед.
Старуха фыркнула.
Толпа впереди притихла, кто-то бухнулся на колени.
– Возвращаюсь я из земель предков своих и что вижу? – продолжало между тем зеркало. – Люди забыли, что они люди. Забыли, что халифат их дом, а я, халиф Муннар ибн-Хайяр абу-Терим – их отец. Что ждет вас с такой памятью?
– Что? – отозвалась Тейша.
Зейнаб снова фыркнула.
– Смерть и забвение!
Горестный вопль прокатился по заступившим.
Теперь уже многие упали в пыль, а двое поползли к зеркалу на брюхе. Копейшики халифа опустили копья и слаженно шагнули вперед.
– Но спасение есть, – вознеслось над дорогой. – Я – ваше спасение. Придите ко мне и живите как раньше. И будете спасены от гнева моего!
Тейша внимала словам, словно дождю, они жили в ней, заставляя радоваться и ужасаться, отчаиваться и надеяться.
Халиф говорил: «Смерть» – и она умирала. Халиф говорил: «Спасение» – и она истово желала спастись. Халиф говорил о стаде верблюдов каждому, и Тейша верила, как не верила никому на свете за всю свою маленькую жизнь.
– Эй-эй, – за руку поймала ее, собравшуюся спуститься к зеркалу, Зейнаб, – больно уж ты, девочка, впечатлительная.
– Погоди, аба, – шептала Тейша, – дай дослушать.
– А чего слушать? – со вздохом поднялась старуха. – Они уже вон, все…
Из трех десятков разбойников отобрали пятерых покрепче в отряд да двух женщин на забаву. Остальных закололи.
Они валялись и плакали, потом умирали.
Зеркало принесли в повозку черное, будто в копоти.
Тейша шла как пьяная, ее мотало из стороны в сторону, и если бы не Зейнаб, лежать ей где-нибудь с воинами или среди коз.
Тейша улыбалась.
– А, правда, он замечательный?
– Кто? – спросила старуха, придерживая девочку.
– Наш господин халиф. Он вовсе не коротконогий. Его все любят.
– Зря я тебя повела…
– Нет-нет, он же все правильно говорил этим людям. Они забыли, кто он… А он им напомнил…
– Это зеркало, девочка.
– И что?
Зейнаб обхватила своими ладонями лицо Тейши.
– Очнись, девочка, – сказала она в зажмуренные глаза. – Зеркало говорит то, что нужно. Но думает ли так халиф?
Тейша захихикала.
– У тебя ласковые ладошки, аба.
– Глупенькая, – сдалась Зейнаб, – вот будешь чистить, узнаешь.
– Я готова чистить, аба.
Они дошли до повозки.
Покосился, коротко взмыкнув, вол. Не накрытое зеркало смотрело в небо черной дырой.
– Какое оно грязное, – сморщилась Тейша.
– Это помыслы нашего халифа.
– Аба!
– Ты услышишь их под ладонью.
До заката они въехали в Иль-Сатх.
Наместник был предупредителен – их встретили открытые ворота и уставленные едой дастарханы. Халиф Муннар был доволен. Долго и без зеркала говорил про гнусного Рахим-Оолдоза и возвращение порядка. Приказал пополнить припасы, реквизировал верблюдов и присмотрел местную красавицу.
Сверкали сабли, плавился щербет.
Из шатра наложниц доносился веселый смех, багатуры халифа, скалясь, прохаживались по узким улочкам, воины-каба в темноте охотились на
