Ощущение беспокойства не покидало. Я сгребла на покрывало компоненты злосчастного утюга, завернула их, задвинула под кровать и стала вспоминать вчерашний день. Что было? До шестнадцати с копейками копалась на огороде у Шурки Тимошевич, потом на веранде под кедром потребляли домашний сидр из прошлогодних яблок, заедали вонючей кинзой, пили кофе из корней одуванчика. Утонченно эстетствовали. Шурка жаловалась на мужа, я жаловалась на мужа. Пришла соседка с подбитым глазом, тоже стала жаловаться на мужа. Пришел муж (соседки) с подбитым глазом и вшитой «торпедой». Строил глазки (в смысле глаз), ел одну лишь травку. Нормальный оказался мужик, с юмором. Достойно провели вечер. Под завершающие распевы «Кленовый лист, кленовый лист, ты мне среди зимы приснись…» я отбыла восвояси. На Речном вокзале, между электричкой и метро, к моим мощам припала цыганка. «Постой, красавица, погадаю…» Я страшно удивилась. Во-первых, нашла красавицу, во-вторых, архаизм. Разве нынче они гадают? Предложить толкнуть золотишко – всегда пожалуйста, впалить болящему наркотик – тоже можно. Но прорицать? Видимо, мой затянутый поволокой взор не был расценен должно. Цыганка протянула руку: «Не бойся, милая, позолоти». – «Ну уж нетушки, – замотала я головой, неуклюже лавируя между извилистыми пальцами. – Не выросла еще та ромашка…» Развернулась и потрюхала к метро. А потом меня что-то ударило. Я встала как вкопанная, обернулась. Подсознание почувствовало беду? «Эй, дорогуша, – сказала я удаляющимся юбкам, – твоя взяла. Верши прорицание». Цыганка быстренько вернулась. Ей от силы было лет двадцать. Опрятненькая такая, серьезная. Я бы даже сказала, одомашненная. Я постаралась с ходу взять инициативу. Этим только волю дай. Раскрыла сумочку и, вынув полтину, вложила в протянутую длань. «Это предел, дорогуша. Хоть излейся, а других нет. Есть десятка на метро, но тебя она не спасет, а меня может. Так что давай. Особо не старайся, в двух словах. Не то, что было, – это я сама знаю, – а то, что будет. И давай обойдемся без кустиков, гаражей, вырывания волосков, пустых словес, ладно? И ладошку свою я тебе не дам. Ну приступай же, не тяни…» Цыганка рассмеялась. О, боже, подумала я, – неужели чувство юмора? А цыганка тем часом, сделавшись серьезной, принялась меня внимательно проницать. «Только не ври про казенный дом, – попросила я слегка пересохшими губами. – Таким, как я, он отродясь не светит, так что не напрягайся». Цыганка медленно покачала головой. А потом, ни с того ни с сего, заговорила нормальным человеческим голосом: «Казенный дом обойдет тебя стороной, милая, – сказала она. Помолчала и добавила: – Но остается дальняя дорога и любовный интерес. Не забывай о них. И очень много неприятностей, уж поверь мне. Я читаю их по твоим глазам. Вот тебе мой совет: держись подальше от мужчин и… от не казенного дома. Только так ты сможешь уберечь себя…» На полуслове развернулась и пошла прочь. Но, пройдя несколько шагов, обернулась и как-то жалостливо, хотя и не без хитринки, уперлась в мои соловеющие глаза. «Даже не знаю, переживешь ли ты эти неприятности». Всплеснула руками и засеменила к пригородной платформе, куда уже причаливала электричка с новым потоком дачников. «И это все?!» – разочарованно возопила я. Цыганка рассмеялась, обернув ко мне щекастую мордаху: «А чего ж ты хотела, милая, за одну-то полтину?..»
Не сказать, что я сильно расстроилась после столь туманных предвидений. Не из тех мы ребят. Придя домой, я позвонила маме в Асино.
– Жутко соскучилась по вам обоим, – даванув слезу, отрапортовала я. – Поздравляю всех с началом лета, повальным отключением горячей воды и наступлением Великого Петрова поста. Мамочка, неужели ты вправду выдержишь тридцать пять дней голодовки?
– Ты напечатала свой новый роман? – после бурного и продолжительного молчания спросила мама.
– Практически, – уклончиво ответила я.
Мама задумалась. Сие означало, что она медленно, но решительно опускает шлагбаум. Мое сердце это чуяло, как спина ледяную воду.
– Как Антошка? – спросила я о самом главном, покуда он (шлагбаум) не упал окончательно.
– Твой сын совсем отбился от рук, – проворчала родительница. – Ты в курсе, что он уже две недели в компании таких же малолетних преступников носится по улицам нашего городка, и я не могу загнать его в дом?
– Мама, ему уже десять лет, – заступилась я за кровное чадо. – У Антошки был трудный год по системе развивающего обучения, он окончил «началку», освоил компьютер и расстался с любимой девушкой. Она оказалась сущей стервой, понимаешь? Ну не сложилось у него, мам. Пусть расслабится. Ты не волнуйся, через полмесяца я его заберу, и у тебя все войдет в норму.
– Дочь, не шурши, – оскорбилась мама. – Я вовсе не хочу сказать, что твой ребенок для меня обуза. Я просто хочу сказать, моя любезнейшая…
Что именно моя мама просто хочет сказать, узнать было не дано, потому что одичавший Антошка с гиканьем и улюлюканьем вырвал у нее трубку.
– Э-ге-гей! – заорал он. – Мама, представляешь, я поймал змею! Живую!..
– Лучше бы ты поймал мертвую… – прошептала я, падая в обморок.
Через пять минут я пришла в чувство, Антошка продолжал висеть на проводе и эмоционально щебетать. Пару раз умиленно поддакнув и пробормотав, что недурно бы нанести визит их уездному эскулапу, я сделала вид, будто нас разъединили. Если не уделять внимания пойманным змеям, в городе Асино все было под контролем.
Откуда же это мерзкое чувство, как при подползающей зубной боли, запоздавших месячных, отвалившихся на полдороге каблуках – обоих сразу – хрясь, и нету?..
В любом случае пора брать кое-кого за рога. На дворе седьмое июня, понедельник, вышли сроки приличия, и если нет с небес добрых вестей, их надо ускорить. Уговаривая себя, что единственная на текущий день неприятность – мой доломанный утюг, а звонок Гульки – недоразумение, я переоделась в знойно-вызывающую тунику, поводила расческой по затылку, побросала в авоську какие-то старые, невостребованные цидульки и, надев черевички на «рюмочках», подалась из квартиры.
Красавец «Мустанг» из семейства «Лендроверов», ведомый крутым мафиозо Гришей Толмачевым, уже отчаливал от бордюра, когда я метнулась ему наперерез, сигналя авоськой.
– Да чтобы наши люди… в булочную… на танке… – восхищенно присвистнул сидящий на лавочке студент Дениска.
– Гриша, ласточка, дуй на Щедрина, позарез надо. А там высадишь меня, и разбойничай сколько влезет, договорились? – безапелляционно бухнула я, падая на бортовой компьютер.
Гриша невозмутимо кивнул, постукивая печаткой по рулю. Он ценил меня. Это я за умеренную плату вдалбливала его на редкость инакомудрому чаду Гешке основы правописания «жи-ши» через «и» и писала бодрые сочинения о том, как я, в натуре, провел лето и надул папу. Это вам не отдельно взятые писательницы, у которых два высших образования и тьма незаконченных. Это иной коленкор. Непреходящие ценности подразумевают салон красоты, казино, Канары, а хрупкое и прекрасное – это ленивая жена, ее книжка про эротический массаж да златая цепь на шее дуба. И не больше. А если больше, то это не про них.
А в целом с Гришей приятно иметь дело. Он много молчит и быстро едет. Вот поэтому через пятнадцать минут я уже сидела в кабинете главного редактора издательства «Эвридика» Самуила Яковлевича Шпульмана и с тоской смотрела, как вышеупомянутый господин совестливо прячет глаза. Благообразный подтянутый мужчина с седой львиной гривой и патологически детскими глазами. За глаза его звали дядюшка Сэм. А кто-то и в открытую.
