частях Галактики. Ученые пришли к выводу, что строение Галактики можно изучать, наблюдая другие галактики, которые просматриваются гораздо лучше. В отличие от нашей мы называем их внешними галактиками.
Саак слушал, затаив дыхание, глядя на Амбарцумяна восхищенными глазами.
«Главный» продолжал:
— Тот факт, что внешние галактики мы наблюдаем извне, помогает делу: мы видим их очертания. Одни внешние галактики круглые, другие вытянуты, третьи имеют неправильную форму. Точно так же, рассматривая с самолета большой город, мы видим главные особенности его плана. А находясь в самом городе, трудно представить его очертания.
Чтобы лучше видеть внешние галактики, нужны мощные инструменты. Их устанавливают в башнях со сложным оборудованием. Но и этого мало. Нужно выбрать такое место, где воздух чист. Этим требованиям отвечает южный склон Арагаца, наша строительная «площадка…
Эту встречу Амбарцумян вспомнит через много лет, в день своего 45-летия — 18 сентября 1953 года.
Поздравить Виктора Амазасповича пришли друзья, коллеги, ученики.
Директор Бюраканской астрофизической обсерватории живет здесь же, в каменном красноватом домике. Вечернее сентябрьское солнце удлинило тени молодых деревьев. Временами с гор порывисто дует прохладный ветер. На улице еще светло, а окна дома уже светятся ярко, по-праздничному.
Сегодня здесь праздник.
Амазасп Асатурович Амбарцумян[1] на правах отца и по просьбе гостей занимает место тамады.
— Для родителей всегда радостны даты рождения детей. Они напоминают многое из пережитого. Я не сомневаюсь, что все присоединятся к моему поздравлению в честь нашего дорогого новорожденного.
Амазасп терпеливо ждет, пока уляжется гул радостных возгласов, поздравлений и пожеланий.
— Но мне совершенно справедливо подсказали, что мы сегодня вправе спросить с него за все оплошности…
Гости в недоумении.
— Не буду голословен, я перечислю их, и вы увидите, что каждый раз «обвиняемому» придется признать свою бесспорную вину. Во-первых, Виктор не пригласил нас и не отметил такое важное событие, когда Академия наук СССР назначила его председателем Астрофизической комиссии. Хотя это произошло еще в тысяча девятьсот сорок четвертом году, но давность — не аргумент для оправдания.
Гости взглянули в сторону Амбарцумяна-младшего и заулыбались.
— Далее. В тысяча девятьсот сорок пятом году он должен был пригласить нас, чтобы отметить награждение его орденом Ленина за заслуги в развитии науки и в связи с 220-летием Академии наук СССР.
Не сделал он этого и тогда, когда был назначен директором Бюраканской астрофизической обсерватории.
А разве он собрал нас всех и рассказал, как он съездил в Лондон на празднование 300-летия со дня рождения Исаака Ньютона?
— Я уж не говорю о том, что бесспорным поводом собраться вокруг гостеприимного стола была Государственная премия, полученная моим сыном за создание новой теории рассеяния света в мутных средах… Я кончил.
— Нет, вы не все припомнили, дорогой Амазасп Асату-рович! — заявил один из гостей. — Мы уважаем вековую традицию и знаем, что тамада непогрешим. Но, кажется, сегодня придется нарушить традицию. Мы хотим сказать, о чем умолчал тамада! Ведь многие не были приглашены отметить такие события, как назначение Виктора на пост редактора журнала «Доклады Академии наук Армянской ССР»…
— Верно! Правильно!
— Это не все. Был еще повод: многие не участвовали в торжестве по случаю награждения Виктора орденом Трудового Красного Знамени.
— Оштрафовать тамаду!
Тамада хитро улыбается. За столом царит веселье. Отец встает, чтобы ответить на упреки.
— Вы правы, друзья! Я кое о чем умолчал. Может быть, нечаянно, а может быть, умышленно. Предвижу, что после того, как вы разойдетесь, сын и так попеняет мне за столь пышный тост в его честь. Но так или иначе, вы правы. Мне остается произнести классическую просьбу: «Судите меня не по прегрешениям моим, а по милости вашей!» А пока в соответствии с принятой процедурой нам предстоит выслушать «последнее слово обвиняемого». Не так ли?
Но «последнее слово» не состоялось. Виновнику торжества не дали говорить. Его шумно приветствовали и поздравляли. Он смущенно улыбался, благодарил.
Когда гости ушли, Виктор прочел поздравления. Больше всего его тронуло коротенькое письмо на листке из школьной тетради и скромный букетик цветов. Их прислали бюраканские школьники.
Строительство Бюраканской астрофизической обсерватории началось осенью 1946 года. А уже в 1947 году…
Нет, это случилось не так быстро. Где-то из крохотных капель, скрытых под мхами, возникает едва приметная струйка. Она становится заметнее, полноводнее. Этот ручеек превращается в небольшую реку. Вот она пробежала сотню километров — ее нанесли на карту. Еще тысяча километров, и о ней пишут поэмы. Скрыт от глаза человеческого удивительный путь от первого движения в недрах зерна до ростка, до всхода. И только ученые знают, как сложно происходящее таинство. Есть нечто подобное и в научном творчестве.
«Часто спрашивают: кто открыл? И так редко сходятся в ответе, — говорил академик Ферсман. — Открытие почти никогда не делается сразу. Оно лишь последняя ступенька той длинной лестницы, которая создана трудами очень многих… Законченная мысль есть последняя капля, собиравшаяся долгие годы в десятках умов…»
Довольно скоро обнаружились дефекты в шестнадцатидюймовом телескопе. Таких трудов стоили доставка и установка этого телескопа, а теперь телескоп нужно демонтировать и отправить на доработку заводу-изготовителю. Печалит и другая новость: на стройке ранило рабочего. А доложили об этом случае по-казенному — сам, мол, виноват; упал, сломал руку; врачи грозят ампутацией.
— Кто сказал, что невозможно обойтись без ампутации? — взорвался академик, обычно очень спокойный.
— Смотрел наш фельдшер. Говорит, что дело плохо. Это — Гагик, колхозник из села Бюракан. Все просился к нам на работу. Вот и допросился!
Амбарцумян вскипел:
— Бездушие! Где пострадавший? Уже увезли в Ереван? Он же просился к нам на работу. Это нужно ценить.
Академик дозвонился до больницы. Его заверили, что примут все меры, чтобы избежать ампутации. Но вот уже полчаса ученый не может успокоиться.
— Вы решили прогуляться? — спросил Веник Маркарян, один из ближайших сотрудников директора. — Позвольте составить вам компанию.
— Это будет кстати, нужно поговорить…
Сотрудники обсерватории знали привычку директора совершать одиночные прогулки по окрестностям. Он мог подолгу любоваться пейзажами, закатом солнца, звездами. И в это время размышлял. Так сочетались отдых и работа. В такие минуты с ним можно было о многом побеседовать. Нередко он сам искал общения. Особенно, когда напряженно работал над трудной проблемой. И бывал очень рад, когда попадался упорный оппонент. Это позволяло убедиться в своей правоте или признать, что нужно кое-что пересмотреть или начать заново. Многие знали его привычку выступать в роли противника самого себя. Он критиковал свои работы и выводы, а спутник их защищал.
Но сейчас речь пошла не о делах, не о телескопе — о людях. Амбарцумян рассказал, как его
