с воспоминаниями и дневниками Гладкова, создается впечатление, что все в его жизни складывалось само собой, что плыл он по течению, что случайно прибило его к театру Мейерхольда, что так же случайно познакомился он с Маяковским, что случай — война — свел его с Пастернаком и что случайно он стал сотрудничать с Алексеем Арбузовым, случайно заехал к Анне Ахматовой, случайно оказался арестован…
Но на самом деле, конечно, ничего случайного в перипетиях судьбы Гладкова не было. Судьба — суть человека, его характер, его представления о жизни, о взаимоотношениях с людьми.
Творческий импульс, быть может, в юности не вполне осознанный, привел Гладкова в журналистику, влюбил в театр, искусство, литературу, книгу. А потом — воплотился в первой пьесе.
«Давным — давно» не первая пьеса драматурга. Еще в 1936 году Гладков написал «Новогоднюю ночь» (которую впоследствии в Постановлении ЦК ВКП(б) от 26 августа 1946 г. осудят как «слабую и безыдейную»). Но уже весной 1939‑го он придумывает драму об апостоле Павле.
Гладков самокритичен. 28 августа 1939 года он записывает в дневнике: «Если бы я все время, ухлопанное мною на различные начинания этого рода (имеется в виду организация различных театральных студий, в чем Гладков весьма активно участвовал. — Ст.#.), потратил бы на себя и свою литературную работу, я уже давно процветал бы и печатался или ставился. Иногда мне кажется, что я занимался этим не из — за какой — то особенно страстной любви к театру и театральной педагогике и реальных расчетов, связанных со строительством молодого театрального дела, а только потому, что это так легко и приятно. Проклятое отсутствие характера! Конечно, мне почти не требуется усилий, чтобы трепаться, и блистать в этом роде, и пожинать легкие успехи. Для всего же остального, к чему я способен, нужно приложить усилие, труд, терпение, выдержку — все, чего так мало у меня…»
Возможно, и не хватало Гладкову целеустремленности, которая позволяла другим писателям создавать эпопеи. Но у него был другой талант. Сюжеты рождались один за другим. Требовалось лишь одно условие — ограничить себя, сосредоточиться на том произведении, которое, кажется, вот уже готово — надо всего лишь записать его.
Героическая комедия «Давным — давно» родилась именно так. Быстро, легко, свободно. В своих воспоминаниях Гладков говорит об этом довольно подробно.
Окрыленный успехом, менее чем за три месяца он написал пьесу, которой заинтересовались сразу несколько театров. В письме к брату Льву от 24 апреля 1941 года Гладков делится новыми замыслами: «В голове уже созрел план новой пьесы… Это будет романтическая мелодрама в стихах «Поэт» о венгерской революции 48‑го года и венгерском поэте Александре Петефи (Гладков называет поэта так, как было принято обозначать имя Шандор в русских дореволюционных изданиях. — Ст.#.), в жизнь и личность которого я почему — то влюбился… Год назад я и не предполагал, в какую неожиданную сторону пойдет мое творчество… Друзья уже зовут меня «русским Ростаном». Конечно, остальные мои замыслы и работы не отменяются, а только временно задерживаются, пока я не выплесну из себя столь неожиданно забивший родник романтизма. Третья вещь этого цикла — «Наполеон и сто дней». Хочется доказать всерьез, что возможна стихотворная антириторическая драматургия. Современная тематика бережется для прозы. Тут десятка три полунаписанных, написанных и задуманных рассказов, роман об актрисе и прочее.
В резерве еще тяжелая артиллерия — законченный на 50 % исторический роман о Дрейфусе «Конец века» и биографический роман «Милый Сулер» о Сулержицком…»[3]
Привожу этот пространный фрагмент письма, чтобы ясно стало, сколь обширны были интересы, познания, устремления начинающего писателя.
Увы, к сожалению, как часто случается, человек предполагает, а Бог (если под ним подразумевать жизнь) располагает.
Гладкову не удалось реализовать ни одного из намеченных и, как ему казалось, наполовину осуществленных проектов.
Через два месяца началась война и внесла свои поправки.
Но нам важно одно высказывание в этом письме, которое может служить ключом ко всему, что Гладковым написано. Вот он говорит о Петефи: «…в жизнь и личность которого я почему — то влюбился…»
Гладков всегда писал о том, во что или в кого влюблялся. А потому и пьесы его, и воспоминания озарены светом любви — им абсолютно веришь, как веришь и в созданные им образы Шурочки Азаровой, Кутузова. Веришь в его Мейерхольда, Олешу, Паустовского, Пастернака…
Жизнь каждого человека во многом определяется внешними обстоятельствами, а его поведение в этих обстоятельствах — характером. Отсюда — новые повороты линии судьбы. Мы не знаем, как сложилась бы судьба Гладкова, не уйди он от Мейерхольда.
А ушел он не из — за разлада с Мастером, не ради осуществления собственных замыслов: ему казалось, что его уход спасет Мейерхольда от обрушившихся на него напастей.
Дело в том, что 3 августа 1937 года был арестован младший брат Гладкова Лев, и Александр боялся, что Мейерхольду могут вменить в вину, что его сотрудник — брат «врага народа». Конечно, было это несколько наивно, ибо на великого режиссера уже надвигалась гигантская и неотвратимая репрессивная машина, для которой родственники каких — то мелких сотрудников были ничего не значащими букашками.
Другое дело — что означал этот уход для Гладкова, для которого театр Мастера был самой Жизнью.
15 августа 1937 года Гладков записал в дневнике: «Я имел счастье встречаться с Маяковским и Пастернаком, хотя и немного, и считаю это величайшей удачей своей жизни. Этого (и Мейерхольда!) у меня уже никто не отнимет, что бы со мной дальше ни было».
Школа Мейерхольда дала ему очень много. Вероятно, именно благодаря ему Гладков и стал драматургом.
Его пьесы «Новогодняя ночь», «Давным — давно», «До новых встреч!» (1955), «Первая симфония» (1957), «Ночное небо» (1959), «Молодость театра» (1972) — указываю годы первых постановок — ставились на сценах театров Москвы, Ленинграда, Пензы, Ташкента, Харькова, Орла, Риги, других городов Советского Союза. Фильмы по его сценариям «Бумажные цветы» (совм. с Н. Оттеном, 1961), «Гусарская баллада» (при участии Э. Рязанова, 1962), «Зеленая карета» (1964), «Невероятный Иегудиил Хламида» (1967) с успехом шли на киноэкранах.
Но тогда, в конце тридцатых, всего этого еще не было. За исключением одной пьесы, да и то поставленной лишь в 1945 году. И можно только удивляться тому постижению реальности, той трезвой оценке, которую давал действительности двадцатипятилетний молодой человек без определенного места работы и без ясных перспектив.
Стоит привести несколько записей из дневника Гнадкова, сделанных в 1937 году, чтобы стали понятными и его настроения, и его отношение к происходящим событиям (записи
