мальчишкам, — чего мы хотим? Куда стремимся?»
Мой вопрос — самый естественный, не правда ли? Однако моя собеседница рассердилась.
— Сама я не имею привычки расспрашивать незнакомых мне людей, — ответила она не грубо, но все же не учтиво. — Говорят, на свете есть народы, у которых любопытство считается злейшим пороком.
— В общем-то я довольно понятливый парень, — проговорил я, сознавая, что надо поставить точку. — Если говорить начистоту, мне глубоко безразлично, куда вы держите путь. Можете мне поверить. Я спросил потому, что у нашего народа это не считается злейшим пороком.
— В вашем возрасте нельзя так много пить, — проговорила дамочка по-прежнему не грубо, но не учтиво.
Она отвернулась. Уже не было никакого смысла продолжать разговор.
От нечего делать я стал смотреть в окно. Вдали, там, где остались нефтеперегонные заводы, полыхали таинственные зарницы. Глупо, конечно, обижаться на дамочку в бухарском халате, но все же не следовало ей обходиться со мной так круто. Даже жалко стало себя.
Я вернулся в купе, где Амантаев, мой непрошеный шеф, все еще стелил себе постель: аккуратненько расправлял каждую складочку простыни, неторопливо взбивал подушечку.
— Амантаев, как же ты меня будешь рекомендовать на комбинате? — поинтересовался я. — «Один мой хороший знакомый» или «мой родственник»?
Я с первой минуты знакомства стал говорить ему «ты». Пусть не думает, что он такая авторитетная птица. И ехать согласился не потому, что поддался на его агитацию, а потому, что не хотелось огорчать маму. Да и надоело слоняться без дела.
— Я еще не решил, что буду говорить, — ответил он, снимая галстук.
Он был идеально корректен, идеально аккуратен и идеально правилен. Серый галстук свой не бросил на стол, как это сделал бы я, а расправил и повесил на крючок.
— Все-таки тебе придется сказать обо мне всю правду, все как есть. Не так ли? — наседал я на него, будто именно он был виноват в том, что сейчас терзало мою душу. — Я должен предупредить честно: твой подопечный — парень никудышный. Во-первых, у него нет определенной специальности…
— Знаю.
— Во-вторых, характер просто невозможный…
— Хочешь сказать — редкий экземпляр?
— Ты убедишься в этом в самом скором времени. Кроме того, я не смышлен. Одним словом, несерьезный человек.
— Глупый, что ли?
Он спросил это самым серьезным образом…
— Не совсем, конечно.
Тут он позволил себе корректно улыбнуться. Он, между прочим, мастерски умел улыбаться!
— Да, задал я себе задачу, — проговорил он, затягиваясь дымом папиросы. — К тем великолепным качествам, которые ты сам успел в себе подметить, придется кое-что прибавить. Насколько я понимаю, ты любишь независимую позу и презираешь опыт человеческого общежития: «Мы считаем, что чуточку разочарованы, и море нам по колено…» Теперь, пожалуй, портрет моего «подопечного» завершен.
Я ждал от него чего угодно, но только не этой неприкрытой насмешки. Он не отрицал, что я — тяжелая обуза, внезапно свалившаяся на его плечи.
— После такой характеристики, черт побери, кто же согласится принять меня на работу? — спросил я, немножко сбитый с толку. — Не думаешь ли ты, что в самом скором времени тебе придется откомандировывать меня обратно, притом за свой собственный счет?
Я не скрывал, что разозлился. Мне хотелось вывести его из равновесия, хотелось, чтобы он прикрикнул на меня, сказал что-нибудь в таком роде: «Послушайте, молодой человек, неужели никто не научил вас, как надо вести себя среди людей, которые по возрасту годятся вам в отцы?»
Но он не доставил мне этого удовольствия.
— Да, нелегко мне придется. Но об этом мы поразмыслим завтра. Утро вечера мудренее, — сказал Амантаев и спросил весело: — Стелить постель умеешь?
Натянув на себя простыню, отдающую сыростью, я потушил свет. Сейчас, вероятно, два часа ночи, если не больше, а в шесть тридцать утра, как сказал Амантаев, побудка. Надо заставить себя вздремнуть…
3
Поезд ползет мимо комбината, на котором мне предстоит брать «урок самостоятельной жизни». Ничего не скажешь, такого скопления заводов в одном месте мне еще не доводилось видеть. Башня на башне, резервуар на резервуаре, бесчисленные цехи. Если бы не пудовый камень на сердце, я мог бы воскликнуть:
— А ведь очень красиво, черт возьми!
Но я не произнес этих слов.
Искандер Амантаев, кажется, залюбовался комбинатом, хотя мог бы и не любоваться… Неужели ему не осточертело жить среди газов и дымов. Конечно, это так, только сознаться не хочет.
Неожиданно совсем рядом с железнодорожным полотном поднялся грозный факел, вслед за ним второй, но поменьше. Первый бушевал, подобно утренней заре, а второй тлел голубым, еле заметным огнем.
Я бы тут же и забыл о них, если бы не Амантаев.
— В самом скором времени, — задумчиво произнес он, — мы потушим эти факелы. Но сейчас мы сроднились с ними, они стали как бы частью комбината. Человеку присуще романтизировать окружающий его мир. Багровый факел я назвал для себя Марсом, а тот, второй, серебристый, — Луною…
Как разыгралась фантазия у моего шефа! Даже не верится, что он на это способен. Чтобы позлить его, я заявил:
— Не разделяю восторга. Эти факелочки, как бы выразиться… напоминают мне бутылки с коньяком и со столичной водкой.
Он расхохотался.
— Умеешь образно мыслить. Вот не думал!
Я ни за что не смог бы угадать, как он поведет себя в следующую минуту. Такого человека, откровенно скажу, я еще не встречал.
У меня этой самой выдержки ни на грош.
Наконец как будто приехали.
Искандер Амантаев жил недалеко от вокзала, от силы три минуты ходьбы. Перешли скверик и — дома.
Как только переступили порог, он изобразил хлебосольного хозяина:
— Завтракать хочешь?
Я немного растерялся: неужели он прощает все мои выходки? Или просто-напросто решил не обращать на них внимания?
— Особого голода не ощущаю, — отмахнулся я.
— Как знаешь! — Амантаев усмехнулся. — Если захочешь вздремнуть, а это простительно после ночной дороги, то диван в твоем распоряжении. На все будущие времена! А мне пора на комбинат.
Он ушел. А мне не до сна. Разволновался. Храбрился для виду, что уж тут скрывать!
Чего доброго, могут отказать по всем статьям, не примут на комбинат, и точка. Что делать тогда? Покупать билет и в обратный путь? Откровенно говоря, не хотелось возвращаться так скоро.
В первый раз за свою жизнь я попал в холостяцкую обитель. Забавно все-таки. Озоруя, я сказал себе: «Как бы ты, Хайдар, обставил квартиру, если бы, допустим, ее отдали в полное твое распоряжение?» Раньше подобные мысли и в голову мне не могли прийти…
Письменный стол я оставил бы на месте. Только на стене, над столом, прибил бы карточку какой-нибудь кинозвезды.
