Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
«на пару литературных шедевров». В отчаянии, пришедшем на смену экстазу, гибель библиотеки и события, происходящие с самим Дагом, сливаются практически в единое целое. Человек становится миром, мир становится человеком; солипсизм доведен до логичного завершения; повествование наконец сходит с ума.
Безумие «Ста братьев» проистекает из готовности книги принять и даже превознести тот мрачный факт, что жизнь человека по своей сути есть гонка навстречу упадку и смерти. Этот роман – дионисийский сон, где от разъедающего хаоса смертности не ускользнуть ничему, даже здравому смыслу; зато форма романа отважно аполлоническая. Благодаря писательскому мастерству, использованию архетипов и ритуалов одиночество, на которое обрекает солипсизм, переосмысляется как универсальное и общечеловеческое. То, что Ник Каррауэй говорит о своем друге Джее Гэтсби, можно сказать и о козле отпущения Даге: «…Он оправдал себя под конец»[1]. А мы, братья и сестры Дага, пробуждаемся от жуткого сна с обновленными силами и способностью, как замечает Даг с иронией и одновременно с надеждой, «развиваться и процветать».
Сто братьев
Мои братья Роб, Боб, Том, Пол, Ральф, Фил, Ноа, Уильям, Ник, Деннис, Кристофер, Фрэнк, Саймон, Сол, Джим, Генри, Шеймус, Ричард, Джереми, Уолтер, Джонатан, Джеймс, Артур, Рекс, Бертрам, Вон, Дэниэл, Рассел и Ангус, тройняшки Герберт, Патрик и Джеффри, близнецы Майкл и Абрахам, Лоуренс и Питер, Уинстон и Чарльз, Скотт и Сэмюэл, а также Эрик, Донован, Роджер, Лестер, Ларри, Клинтон, Дрейк, Грегори, Леон, Кевин и Джек, родившиеся в один и тот же день, двадцать третьего мая, хотя и в разные часы разных лет; и язвительный графоман Серджио, чьи разгромные мнения регулярно появляются на первых страницах наиболее консервативных ежемесячников, не говоря уже о жидкокристаллических экранах, что сияют по ночам на светящихся рабочих местах бесчисленных осоловелых подписчиков новостных лент (среди них наш брат известен под ласковым электронным прозвищем Сердитжио); и Альберт, слепой; и Зигфрид, работающий по стали скульптор; и Антон с клинической депрессией, шизофреник Ирв, бывший наркоман Клейтон; и тропический ботаник Максвелл, который после возвращения из джунглей слегка не в себе; и Джейсон, Джошуа и Джеремайя, все смутно угрюмые – каждый в своем стиле «пропащего парня»; и Элай, что проводит одинокие бессонные вечера в башне, заполняя блокноты портретами братьев – отдельными эскизами для крупного полотна? – среди которых есть прокурор Чак; диарист Портер; защитник гражданских прав Эндрю; архитектор принципиально неосуществимых зданий Пирс; добрый доктор медицины Барри; режиссер документальных фильмов Филдинг; шпион, известный связями с Госдепом, Спенсер; психотерапевт «нового тысячелетия» Фостер; часовщик Аарон; Рэймонд, который пилотирует собственный самолет; и градостроитель Джордж, который – вы вспомните, если читали газеты, – не так давно отличился новаторской программой по воскрешению запущенного городского центра (он предложил «анимированную интерактивную диораму на тему современных культурных и экономических народных обычаев»), но потряс и изумил всех, абсолютно всех, исчезновением на пару с девушкой по имени Джейн и полной сумкой непомеченных купюр из муниципальных фондов; и все молодые отцы: Сет, Род, Видал, Беннет, Датч, Брайс, Аллан, Клей, Винсент, Густав и Джо; и Хайрам, старший; Закари, великан; Джейкоб, полимат; Вирджил с его навязчивым шепотом; Милтон, медиум, чьими устами говорят духи из других времен; и закоренелые распутники Стивен, Дензил, Форрест, Топпер, Темпл, Льюис, Монго, Спунер и Фиш; и, конечно, наш прославленный «идеальный» брат Бенедикт, получивший медаль Академии наук за двадцатилетние исследования феромонов «языка секса» у одиннадцати типов общественных насекомых, – все мы (кроме Джорджа, о котором много слухов, слухи без конца и края: он сбежал из окрестностей, он прямо у нас под носом, он живет под новым именем, а то и не одним, у него новое лицо – все такое), все мои девяносто восемь, без Джорджа, братьев и я собрались в красной библиотеке и решили, что наконец-то пора уже забыть о прошлом, отбросить уныние, разделить легкую трапезу и найти, если хватит душевных сил, пропавшую урну с прахом старой сволочи.
День был мерзкий, цвета олова. На стенах красной библиотеки кишели тени и свет, отброшенные множеством тусклых ламп для чтения, что сияли нимбами над столами и освещали наши колени, пока мы шлепались на диваны и кресла под репродукциями английских картин на тему охоты и под головами животных – одиноких, африканских, глядящих из свободных прямоугольников стен среди деревянных шкафов, что забиты викторианскими собраниями сочинений и трудами неизвестных поэтов.
– Ненавижу эту комнату. Здесь разит смертью, – прошептал Вирджил, втиснутый со мной в двойное кресло. Вирджил часто чувствовал – или ему казалось, что чувствует, причем с самого детства, – страх и давление. Ни добрым словом, ни делом облегчить его жизнь было невозможно. Хоть мы и старались.
– Выше нос, – ответил я. Мимо нас в поисках мест прошаркала череда братьев. Библиотеку наполняли мужская энергия и тихие голоса, твердящие: «Эй, подвинься». Скоро останутся только стоячие места. Затхлый воздух залоснится от нашего запаха пота, лосьонов для бритья, влажных выдохов. Помоги нам боже. Вирджил уже сгорбился на нашей с ним общей подушке с видом взмокшего клаустрофоба – голова между коленями, слезящиеся глаза вперились в ковер.
– Почитай пока журнал, – предложил я. И вдруг в дальнем углу – грохот, вырывающий из размышлений звон разбившегося стекла: уронили лампу. Так всегда и бывает, когда мы набиваемся в красную библиотеку: кто-нибудь спотыкается о провод, или пятится прямиком на трехногий столик с вазой, или слишком грузно падает на кресло – и в результате с шумом гибнет очередной предмет искусства или фамильной мебели; это тревожно, неизбежно и смешно. В сегодняшнем происшествии, судя по всему, виновен Макс, который, очевидно испуганный ударом опрокинутой лампы, громким треском разбитого фарфора, замер на миг и уставился на зацепившийся за лодыжку шнур – черный провод, змеящийся по полу между разбросанными у его туфель блестяще-белыми осколками фарфора (маленький конический абажур освободился и отправился в полет, едва не сбив с соседнего столика другую лампу), – после чего медленно оглядел притихшую библиотеку и спросил, не обращаясь ни к кому конкретному:
– Это что, я?
Бедняга Максвелл. С самого возвращения в прошлом месяце из фармакологически-ботанической экспедиции по сбору образцов он вел себя заметно взбудораженно, неуклюже и рассеянно, как человек, страдающий либо от лихорадки, либо от жизненного кризиса. Видимо, в Коста-Рике произошло нечто странное, и теперь Макс сбивал и разбивал все подряд со скоростью один электрический прибор, декоративное блюдце, горшок с растением или скульптура каждые три дня.
– Как думаешь, что с ним? – едва слышно прошептал мне на ухо Вирджил.
Мы вместе наблюдали, как Макс нетвердо присаживается среди обломков лампы. Зигфрид и Стивен, в момент происшествия стоявшие поблизости, подошли к брату и теперь помогали собрать осколки, скрупулезно сгребая их в аккуратную кучку: шесть вытянутых рук, принадлежащих мужчинам среднего возраста, прочесывали и прощупывали ковер на предмет кусочков фарфора и неразличимых, прозрачных заноз от лампочки. Меня поразило, как растолстел Стивен. От одного взгляда на него потянуло на виски с содовой. Он собрал частицы в мягкую пригоршню и отправился к камину, где, несмотря на то что в помещении и так было довольно тепло, а с неуклонным появлением новых тел станет так удушающе жарко, оперся на ходунки старик Хайрам, чтобы исполнить свой традиционный патриархальный ритуал: хамски руководить разведением очередного его исполинского бушующего огня.
– Посильнее комкай! – орал Хайрам на Донована, который сминал страницы воскресной газеты и метал их на решетку.
Хайрам – девяностотрехлетний старик, повсеместно презираемый за его склонность к уничижительной жестокости.
– Дымоход проверь! – приказал он Доновану так громко, что слышала вся семья. Тут быстро подошел Стивен с опущенной головой и вытянутыми перед собой руками, словно поднося нечто неприятное, что по прибытии и закинул в краснокирпичный камин – россыпь порошка и мусора, затуманившую очаг и воздух вокруг мелкозернистым смогом.
Хайрам тут же схватился за ручки ходунков и с лязгом отпрянул, спасаясь от пыли.
– О, мои туфли, вы только посмотрите на мои туфли! – вопил он, пока в его сторону в руках Максвелла отправлялась новая партия стекла, пыли и заодно нескольких больших и острых, как нож, фрагментов фарфора. Мы все с ужасом наблюдали, как Макс лавирует между мебелью и вытянутыми ногами откинувшихся на спинки кресел
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
