вынужденная союзница в ряде дел. Наши отношения были колючими. злобными, враждебными, но необъяснимо долговечными. Как брак. Цапались, словно крысы в западне, вечно огрызались и скалились друг на друга. Как объяснить динамику или неблагополучность нашего союза? Может, с этим как-то связан ее дядя, Брендан Смит. Он был моим периодическим другом, надежным источником информации и когда-то — полицейским. Его самоубийство потрясло нас обоих. Теперь уже она вопреки себе стала моим источником. Я помогал ей показаться в лучшем свете перед начальством, и, может, мое участие в ее жизни поддерживало жизнь его духа. Она тоже была одиночкой, изолированная от своей сексуальной ориентации, вечно настороже. Не имея других, мы цеплялись друг за друга — не то партнерство, о котором мы оба мечтали. Ну или что уж там: просто мы оба настолько странные, настолько не такие как все, что больше никто не мог нас вытерпеть.
— Помнишь, как сюда попал? — спросила психиатр.
Я покачал головой, спросил:
— Можно закурить?
Она встала, подошла к шкафу, достала тяжелую цепочку для ключей и открыла его. Хотите знать саундтрек психушек — это звон ключей. И низкий стон разлагающегося человеческого духа, перемежаемый вздохами пропащих. Она достала пачку «Б энд Н», сняла целлофан, спросила:
— Пойдут?
А что, есть выбор?
— От них кашель, — ответил я.
И она снова рассмеялась. Спички нашла не сразу, но наконец закурила мне, сказала:
— Ты алкоголик, Джек, и уже был у нас раньше.
Я не ответил.
А что тут скажешь? Она кивнула, словно хватило и этого подтверждения, продолжила:
— Но в этот раз ты не пил. Удивлен? По словам гарды Ни Иомаре, ты уже какое-то время чистый. После смерти ребенка…
Я прикусил фильтр, поставил ее слова на паузу.
«После смерти ребенка».
Я видел эту сцену с ужасной четкостью. Мне поручили Серену Мей, ребенка с синдромом Дауна моих друзей Джеффа и Кэти. Эта девочка — только она чего-то стоила в моей жизни. Мы сблизились; ей нравилось, когда я читал ей вслух. Стоял душный день, я открыл окно на нашем втором этаже. Недавнее дело меня измочалило, я был весь в себе. Девочка выпала в окно. Тихий вскрик — и нет ее. После этого мой разум просто отключился.
Я взглянул на психиатра. Она добавила:
— Ты ходил по пабам, брал виски, пинты «Гиннеса», аккуратно расставлял и просто смотрел на стаканы.
Она помолчала, чтобы до меня дошло, что я не пил, и потом:
— Сюда тебя привезла твоя бангарда.
Она подождала, и тогда я сказал:
— Какой жуткий перевод выпивки.
Ни смеха, ни даже улыбки. Спросила:
— Какие у вас… отношения? С ней.
Я чуть не рассмеялся, хотел ответить «охрененно агрессивные». Но попробуй это еще сходу выговори. Когда я не сказал ничего, она продолжила:
— Ты покидаешь нас завтра. За тобой приедет Ни Иомаре. Ты готов выписываться?
Готов ли?
Я затушил сигарету в медной пепельнице. На ней в центре был питчер, надпись
ГАА, ЕЖЕГОДНЫЙ СЪЕЗД.
Сказал:
— Готов.
Она смерила меня взглядом, затем:
— Я дам свой номер телефона и рецепт на слабое успокоительное, чтобы продержаться первые дни. Не стоит недооценивать, как трудно возвращаться в мир.
— Не буду.
Она покрутила колечко, сказала:
— Тебе стоит записаться в АА.
— Ага.
— И не ходить по пабам.
— Так точно, мэм.
Слабая улыбка. Она встала, протянула руку, сказала:
— Удачи, Джек.
Я пожал руку, ответил:
— Спасибо.
Уже был на пороге, когда она добавила:
— Я болею за Ливерпуль.[8]
Я чуть не улыбнулся.
Тем вечером я впервые по-настоящему ужинал в людях. Атмосфера в столовой стояла приглушенная, почти религиозная. Длинные столы, почти под сотню пациентов. Прелести транков. Я взял тарелку с сосисками, картофельным пюре и черным пудингом. Чувствовал вкус, почти наслаждался, пока не включили телевизор. Он висел над залом на стальных кронштейнах, прикованный. Что? Кто-то сопрет, что ли? Церемония открытия Паралимпиады в Ирландии. И волна головокружения, когда на экране появилось лицо ребенка с отклонениями. Причина, почему я здесь. Я отодвинулся от стола, поднялся. Подошла женщина со спутанными черными волосами и сгрызенными до крови ногтями, спросила:
— Не будешь доедать?
Трепет в груди. Струйка пота по спине, рубашка промокла. Серена Мей, единственный лучик света в моей темнеющей жизни.
Мертва.
Три года от роду и погибла, потому что я расклеился, не уследил. Когда я рванул прочь из столовой, какой-то пациент окрикнул:
— Эй, зря еда пропала!
А мне в ужасе показалось, он сказал: «Она упала».
На следующее утро я собрался к отъезду. В наплечной сумке — брюки, одна рубашка и четки.
Ирландский набор для выживания.
А, ну и Паскаль.
Я пошел искать того черного, поблагодарить за помощь. Хотел подарить пачку на двадцать сигарет. Психиатр дала их вместе с успокоительным. Черный стоял в общей комнате, таращился в газету. Говорю «таращился», а не «читал», потому что газета была вверх ногами. Я уже узнал, что его зовут Соломон, и окликнул:
— Соломон.
Без ответа.
Я подошел, повторил. Он сполз по стене. Медленно поднял глаза и спросил:
— Я вас знаю?
— Да, ты вытащил меня обратно, помнишь?
Предложил сигареты, а он капризно ответил:
— Не курю, шеф.
Я хотел коснуться его руки, но он вдруг издал пронзительный вопль и сказал:
— Отвали, белыш!
Потом, через несколько месяцев, я звонил в больницу, спрашивал, можно ли его навестить, и узнал, что пришли документы на его депортацию — правительство высылало по восемьдесят неграждан в день. Взяв две сырых простыни, накрахмаленных тем утром, он повесился в прачечной.
Новая Ирландия.
2
«Я утруждаю себя ради него» — в этом суть уважения к другому человеку.[9]
Паскаль, «Мысли», 317
1953. Дом пастора католической церкви в Голуэе.
Священник снимал ризу, служка ему помогал. Священник поднял бокал вина, сказал:
— Попробуй, ты хорошо себя вел.
Семилетний мальчик побоялся отказаться. Вкус был сладкий, но в животе началось теплое свечение.
Попе было больно, и священник дал ему полкроны. Потом, уходя, священник прошептал:
— Не забывай — это наш маленький секрет.
Монашка собирала ноты. Она любила этот утренний час, когда солнце струится через витраж. Душная ряса давила, но она терпела ради душ в Чистилище. На последней скамье она нашла бумажку в десять евро, почувствовала искушение забрать и потом пировать мороженым. Но, перекрестившись, сунула в ящик для бедных. Бумажка скользнула легко, потому что ящик стоял пустой; кто нынче дает милостыню?
Она заметила, что дверь в исповедальню приоткрыта. Поцокала языком с дрожью
