После того, как я накосячил?
— Именно. Объясню при встрече. Приезжайте. А если не приедете ко мне — то поедете на Колыму лес рубить. За клевету на представителя власти и оскорбление народного избранника! Скотина! Творческий импотент! Не можешь две разные рекламы за двадцать лет сделать, постоянно повторяешься, мать твою…
— Я-то может и творческий импотент, а вот вы пока не народный избранник, — заметил я, — И на Колыме добывают золото, а не лес, Павел Павлович…
Но мой собеседник уже в сердцах бросил трубку и меня не слышал.
Я же обмяк в своём дешевом офисном кресле. Не то чтобы в шоке, а скорее в апатии.
Ехать к Мелкобуквину мне не хотелось, даже странные намёки депутата меня ни разу не заинтриговали. И страшно мне не было. Если бы Мелкобуквин хотел создать мне реальные проблемы — он бы не стал со мной встречаться. Трусы всегда гадят за спиной, и мой недовольный клиент явно не из тех храбрецов, которые высказывают все в лицо.
Значит, вызвал к себе он меня действительно по какому-то важному делу…
Кроме того, не убьют же меня прямо в офисе кандидата в депутаты, в самом деле. Это было бы чересчур даже для нашего города, погрязшего во всех возможных грехах и пороках.
У нас тут не Питер, где каждую неделю вылавливают труп из речки, у нас место спокойное, тихое, заштатное, хоть и гнилое.
Самое место для творческих импотентов вроде меня, не город, а настоящий склад творческих импотентов. Я не боялся Мелкобуквина и его угроз, но вот его слова резанули мне прямо по сердцу.
Так всегда бывает, когда оскорбляющий тебя прав. Вот если бы кто-то назвал меня эм… лицом нетрадиционной ориентации или настоящим импотентом, я бы пожалуй просто пропустил это мимо ушей. Съездил бы сказанувшему по роже может быть, но остался бы внутренне спокоен. Потому что я знаю, что это неправда. Кандидат Мелкобуквин же попал в самую точку, а когда тебе попадают в точку — это всегда больно. Это как ударить мужика по яйцам или сунуть мороженое в рот человеку, у которого болит зуб…
От мрачных мыслей меня отвлекло не менее мрачное событие — очередной звонок. На этот раз не от депутата, слава Богу. Всего лишь от редактора местной газеты — Кати Синичкиной.
И я был на сто процентов уверен, что звонит мне Катя не затем, чтобы взять у меня интервью для своей газетёнки. Дальше поймете, почему.
Я взял трубку, прервав бодрые звуки Сабатона, которого залихватски исполнял на звонке мой айфон. Хотя, если честно, я бы лучше сейчас и дальше слушал Сабатон, а не Катю.
— Алёшечки, — зазвенел Катин голос в трубке, — Привет. Как настроение?
— Отличное, — признался я, — Лучше не бывает. Настроение, как у форварда, который только что забил свой лучший в карьере гол. В свои ворота. Слушай, Кать, ты не очень вовремя…
— Знаю, — затараторила Катя, — Но послушай, я только на одну малюсенькую минуточку, чисто по делу. Минуточка-то у тебя есть?
— Минуточку найду. Говори.
— Славненько. Слушай, Вить, я тут подумала над твоим предложением и…
Катя сделала картинную паузу, как суперзлодей перед финальной разборкой в голливудском фильме.
— Ну говори. Какое предложение, о чём ты вообще?
— Нам пора съехаться, — выдохнула Катя, — Думаю, что сейчас самый момент. Тем более когда ты остался один в квартире. Слушай, я всё продумала, давай завтра наймем грузчиков…
— Завтра? Грузчиков? Подожди-ка. Кать, наши отношения пока далеки…
— Ой, — Катя захихикала, — Вить, давай без этого. Ты сам хотел, я знаю. Не надо бежать от простого человеческого счастья.
— Так я не бегу. Ты мне лучше скажи, как Аня будет платить за квартиру, если ты от неё съедешь. Она говорила, что одна не потянет.
— Да плевала я на Аню! Мы с ней поссорились, кстати…
— По поводу?
Ответом мне было гробовое молчание. Потом томные вздохи. Заподозрив неладное, я положил айфон на стол и вбил в гугл название Катиной газетёнки.
— Кать…
— Да, мой заяц?
— Я просил тебя так меня не называть. Твою газету же закрыли сегодня? И ты больше не сможешь платить за квартиру, потому что ты теперь безработная, так? Ты поэтому поругалась с Аней?
— Нууу… Вообще да, — призналась Катя, — Город просто вычеркнул из бюджета все траты на нашу газету. Нет денег. Это твой депутат Мелкобуквин, на которого ты работаешь, всё разворовал…
— Вот давай сейчас, пожалуйста, не будем о депутате, точнее о кандидате в депутаты Мелкобуквине, — потребовал я, — Вот совсем неохота сейчас о нём говорить, честно. И я надеялся, что мы с тобой съедемся позже. Не так. Не при таких обстоятельствах.
— А при каких, м?
Вот теперь Катя уже обиделась.
— Кать, я теперь сам безработный.
— Это еще почему?
— Загугли свежие мемы про кандидата Мелкобуквина и узнаешь. Боюсь, что вся моя репутация теперь убита в ноль. Так что я сам скоро останусь без квартиры. Ипотека не погашена, не забывай. Так что время для переезда ты выбрала неудачное. А еще Аня мне говорила, что у вас с ней квартира на три месяца вперед оплачена…
— Так. Погоди-ка. Это когда она такое говорила? Квартиру мы с Аней оплатили на три месяца вперед только неделю назад. Ты что, виделся недавно с Аней?
— Ну…
Не мог же я сказать своей девушке, что пялю её подружку, в самом деле. Это было бы просто бестактно.
— Вить…
— Что? — устало вздохнул я.
Сегодня был какой-то натуральный день объяснений, а я объясняться уже устал до чертиков, если честно.
ЗАДОЛБАЛИ. Все.
— Кать, давай позже… А с Аней я вчера говорил. Я тебе звонил, но ты ушла за сигаретами, так что твой телефон Аня взяла.
— Н-но я не ходила вчера за сигаретами, — похоже, Катя была близка к тому, чтобы разрыдаться, — Мы с Аней бросили курить. Вместе. Еще два дня назад. Ты врёшь. Ты что… Нет, ты что, ты СПИШЬ С АНЕЙ?
— Вообще-то нет. Если честно, то мы с ней не совсем спим. Точнее, совсем не спим… И давай без обид, Кать. Не надо сцен. У нас с Аней было-то один разик…
— Ублюдок.
Грохнула трубку. И назвала ублюдком, вслед за Мелкобуквиным. Но хотя бы импотентом не назвала, и то хорошо. Вот от девушки такое услышать было бы еще неприятнее, чем от депутата.
Да, вы все правильно поняли. Я разрушал свою собственную жизнь. Последовательно и целеустремленно, как рабочий рушит стенку отбойным молотком.
Зачем я это делал? А кто ж его знает…
Мне просто всё надоело. Надоело, и всё тут. Не жизнь, а бессмыслица. А бессмыслицу и разрушить не жалко. Вот Катю мне было жалко, но не более того. Свежесть и красота наших с ней отношений давно ушли. Может все-таки пустить её пожить? Впрочем, теперь она сама не пойдёт.
Да и квартиру у меня скоро отберут, поскольку рекламщик с испорченной репутацией никому не нужен. А если Мелкобуквин еще и станет депутатом — тут мне уже точно придется вообще тикать с города.
Я хлебнул пива из белой банки, стоявшей на столе. Пшеничное, «Борчаниновские пивоварни». Пиво было выдохшимся и теплым, вкус мерзким. Не пиво, а моча. А ведь когда-то я его любил. Но все мы когда-то любили многое, а потом любовь уходит, и остаётся только пустота.
Так бывает и с женщинами, и с пивом, и даже с любимой когда-то работой. Я отлично понимал, почему так накосячил в случае с депутатом Мелкобуквиным. Совсем не из личной ненависти к депутату, хотя любить Мелкобуквина было трудно. Но дело было не в личных отношениях, даже не к ненависти к депутатам, как социальной группе.
Нет, я просто банально устал. Устал уже очень давно и теперь жил, как робот. Помните, раньше были такие игрушки — заводные роботы? Поворачиваешь такому роботу рычаг на спине, и робот заводится, а потом шагает. Вот так и я шагал, без всякого смысла, как заводной.
Куда шагал? А хрен его знает. Вероятнее всего, прямо в пропасть.
Я вышел на балкон и закурил, оглядывая свой родной город — россыпь серых бетонных коробок, в каждом из которых стонут такие же неудачники, вроде меня. Этаж у меня был высокий, девятый. Вот только видна с этого этажа была только одна серость и срань.
Как писал Сергей Михалков «а из нашего окна площадь красная видна». А из моего окна — видна одна говна!
Я бросил окурок в банку из-под солёных огурцов, едва не запустив его от злости вместо импровизированной пепельницы вниз — на детскую площадку, казавшуюся отсюда сверху игрушечной.
Во рту было гадко. Даже табак потерял свой вкус вслед за пивом. Вроде была
