взвел на нас обвинение даже в преступной лжи за то, что мы назвали болезнь Мюссе белой горячкой, «тогда как итальянские доктора говорили лишь о тифозной лихорадке». Мы позволили себе назвать этим точным именем припадки, бывшие с Мюссе в Венеции, лишь после того, как изложили одному вдумчивому и пользующемуся заслуженной славой врачу всю историю болезни Мюссе, ее симптомы и все лекарства, прописанные доктором Паджелло и его итальянскими коллегами. Спрошенный нами психиатр объяснил нам – это, впрочем, ныне известно не только специалистам, но и всем более или менее следящим за наукой, – что бывшему алкоголику, или лицу, много потребляющему алкоголя, часто достаточно простого бронхита или инфлюэнцы с температурой, повышенной до 38°, не говоря уже о тифе или другой какой-либо серьезной инфекционной болезни, – для того, чтобы именно это повышение температуры немедленно вызвало припадок delirium tremens. Нам кажется, что столь основательно ознакомившись с нашей работой, автор вышеуказанной книжки мог бы вывести хотя бы одно заключение – для собственной пользы: – что мы не любим приводить каких-либо фактов, не проверенных серьезно, и если приводим факт, значит, он уже проверен.
Наконец, один английский автор последовал примеру своего французского собрата, как по той ...тщательности, с которой он «своими словами» рассказал нашу книгу, так и по той неосторожности, с которой он повторил это обвинение в «легкомысленности» по поводу названия белой горячки.
У нас же в России происходило обычное явление: добросовестно переводили статейки из французских журналов, авторы коих просто пересказывали отдельные эпизоды нашей книги. Таким образом, читатели русских журналов из третьих и четвертых рук или из «обратных» переводов узнавали новое о Жорж Санд, или «новости из жизни Шопена и Жорж Санд», или «новое о матери Жорж Санд».
Наконец, многие весьма любезные и корректные писатели, по-видимому, смотрят на нас лишь как на добросовестного рабочего, доставляющего им кирпичи, дабы они, великие и талантливые архитекторы, могли выстроить прекрасное сооружение: достойную Жорж Санд биографию. Ну что ж, смиренно и с благодарностью признаем за собой сие звание, ибо кирпичи, принесенные нами, хороши, из них можно смело строить этот памятник, и он не развалится. В этом состояли наши цель и желание.
Feci quod potui, faciant meliora potentes.
ГЛАВА I.
1838
– Знаменательный год в духовной жизни Жорж Санд.
– Пьер Леру и его учение.
– Фредерик Шопен как художник и человек.
– Начало романа.
– Весна 1838 г.
– Поездка на Майорку.
– Прелюды и B-moll’ная Соната.
– «Зима на Майорке».
– Марсель.
– 19 июня 1839 г.
Большинство друзей Жорж Санд, знавших ее во вторую половину ее жизни, а особенно в последние двадцать пять лет, в виде философски-спокойной, матерински-всепрощающей, как бы совершенно растворившейся в альтруистической доброте ко всему окружающему и почти буржуазно-добродетельной бабушки, – с трудом верят тому, что эта самая бабушка некогда писала безумно-пылкие письма к Мюссе и Мишелю, или переживала времена болезненно-жгучих сомнений, отчаяния и страстного протеста, нашедших себе выражение в «Лелии» и в «Дневнике Пиффёля». Всем им кажется, будто тот Жорж и эта мадам Санд (как ее звали по большей части в ее старые годы) – два разных человека. Наоборот, современники «боевой славы», поклонники первых бурных произведений великой писательницы с удивлением читали и читают исполненные благости и кротости позднейшие ее романы.
Но напрасно было бы предполагать, что причина такой перемены лежит исключительно в возрасте Жорж Санд и в некотором, связанном с ним, почти неизбежном и естественном квиетизме. Нет, если старая, как век, теория об «усмиривших Бурку крутых горках» и справедлива по отношению к Жорж Санд, то лишь до известной степени, ибо мы замечаем постепенные признаки наступления умственного и душевного равновесия и более спокойного и гармонического миросозерцания уже в такую эпоху, когда все душевные силы Жорж Санд были в полном расцвете, когда она принимала деятельнейшее участие в жизни окружавшего ее общества, боролась с пером в руках против предрассудков и насилий, против общественного гнета и против политических несовершенств – словом, когда не только нельзя заметить в ней ни тени упадка или ослабления энергии, воли или мысли, а наоборот, когда они проявлялись особенно ярко. Следовательно, ее прежние сомнения, разочарования и страстные протесты улеглись не под влиянием годов, а под влиянием вновь установившегося, примиряющего и все осветившего новым светом миросозерцания.
«Дитя мое, прочти творения Пьера Леру, ты в них найдешь успокоение и разрешение всех твоих сомнений, – говорила она в старости одной спрашивавшей у нее ответа на мучительные вопросы бытия молодой женщине. – Меня спас Пьер Леру».
И действительно, если первыми ступенями, приведшими Жорж Санд к перевороту, постепенно происшедшему с ней между 1835 и 1838 годами, были Мишель, Лист и Ламеннэ, то Пьер Леру помог этому перевороту окончательно завершиться, и от его теорий она уже легко перешла к идеям Жана Рейно и Лейбница, замкнувшим, по ее собственным словам,[2] цикл ее духовной эволюции.
Поэтому-то для нас 1838 г. и является своего рода гранью между двумя эпохами жизни Жорж Санд и моментом окончательного перехода ее от пессимистического к
