вздохнула и выразительно на меня посмотрела.
— Милочка, не волнуйтесь ни о чём. У Вашей мамы всё есть, завтра её переведут в палату, вот тогда и приходите. Единственное, можете привезти фрукты, ягоды… Но только кислые. Зелёные яблоки хорошо подойдут.
— Хорошо, спасибо… Может, — произнесла я после полуминутной паузы, — можно все-таки взглянуть на маму? Ну хоть одним глазком?
Медсестра лишь покачала головой — не положено. А у меня в голове не укладывалось, как люди в белых халатах могут быть такими толстокорыми. Они ведь, как никто другой, должны знать цену человеческим чувствам. Я, например, эмпат до мозга костей. В моей душе всегда находит отклик горе даже совершенно чужих мне людей. А здесь речь шла о моей собственной матери. Она чуть не лишилась жизни. Я сглотнула тугой ком, образовавшийся в горле и судорожно вдохнула. Мы могли её больше никогда не увидеть. Она могла больше никогда не увидеть ни голубого неба, освещаемого тёплыми, яркими солнечными лучами, могла больше не почувствовать на себе порывов ледяного ветра, могла больше не услышать прекрасного пеня птиц и журчания весеннего ручья. Я вздохнула. Медленно, прерывисто. Какие бы ни случались в жизни нелады — всё это мелочи. Жизнь прекрасна, её нужно любить и принимать такой, какая она есть, со взлётами, падениями, радостью и болью. Хотя это бывает невыносимо сложно, уж я это точно знаю.
Брат слишком хорошо меня понимал. Хватило лишь одного взгляда, брошенного в мою сторону, и он догадался, куда снова начинают меня заводить мысли. Он склонился ко мне и сказал на ухо:
— Давай домой, мелкая. Тебе отдохнуть нужно.
Очутившись на улице, меня тут же окутал морозный ноябрьский холод. Я сунула руки в карманы пуховика и в поисках тепла зарылась носом в меховой капюшон. Осадок горьких мыслей меня ещё не полностью покинул, но свежий воздух тут же дал способность мыслить здраво. Паша подошёл к своей машине, и в этот момент зазвонил его телефон. Брат заметно напрягся, принимая вызов, но я стояла довольно далеко, поэтому сути разговора не слышала, да и не моё это было дело. Когда он закончил, мы сели в серый седан.
— Ты голодна? Может заедем куда-нибудь пообедаем? — спросил Паша, заводя двигатель, и медленно тронувшись с места, влился в поток движущихся автомобилей.
— Нет, отвези меня домой, — ответила я. — Я очень устала.
Он тревожно на меня посмотрел.
— Ты хоть спала сегодня, мелкая?
— В автобусе поспала пару часов… — я зевнула, а потом добавила: — На самом деле, сном это назвать трудно. На меня постоянно падала голова мужика, который сидел рядом. Вот он спал. Ещё и слюни пытался мне на плечо пустить.
Паша скорчил брезгливую гримасу.
— Понятно. Тогда отвезу тебя, а сам вечером заеду, ладно?
— Угу. У тебя ещё много дел сегодня?
— Да, сейчас на работу, потом в банк. И ещё кое с кем встретиться нужно…
Фразу «кое с кем встретиться» Паша произнёс с интонацией, ему не присущей. Прищурившись, я повернулась к брату.
— Паааш?
— Чтооо? — усмехнулся брат, покривлявшись над тем, как я протянула его имя.
— У тебя что, появилась девушка? — спросила я.
Всегда сдержанный Паша замялся, и его губы искривились в смущённой улыбке.
— Это тебя удивляет?
Ого. Ну как бы да, удивляет. Не подумайте, мой брат далеко не был монахом, но все девчонки в его жизни до сих пор были явлением уходяще-приходящим, и глаза его не горели рядом с ними, как при упоминании этой девушки. А тут-то во взгляде прямо бездонный фонтан эмоций плещет! Но больше всего я удивилась, потому что он мне ничего не сказал раньше. Обычно мы делились друг с другом всем, что было на душе.
— На самом деле это будет только первое свидание, — сказал Паша, внеся ясность в происходящее. Щёлкнул левым поворотником и вывернул руль, перестраиваясь в другую полосу.
— Понятно. А у девушки имя есть? — поинтересовалась я.
— Её зовут Дина, — уголок его губ приподнялся ещё выше.
Судя по тому, как Паша пытался сохранять невозмутимое выражение лица, и по тому, что ему это не удавалось, Дина зацепила его гораздо сильнее других девчонок.
Мы свернули с проспекта на знакомую улицу, и я внезапно воспряла духом. Впереди уже угадывались очертания родного дома. Я и не думала, что так соскучилась!
— Ну, — улыбнулась я, — желаю тебе удачи на свидании с загадочной Диной.
Мы подъехали к кирпичному двухэтажному строению, и, поспешив, я покинула машину. Брат тут же рванул по своим делам. Немного помедлив, я осмотрелась. Здесь всё так, как я запомнила. Почти ничего не изменилось. И даже дышалось как-то легче… Я прикрыла глаза и вдохнула полной грудью аромат морозного воздуха, смешавшегося с запахом палёных листьев. Подумать только, в детстве я ненавидела это сочетание.
Уснуть сразу по приходу домой мне не удалось. Как только я вошла в пустой родительский дом, меня тут же одолели муки совести. Меня не было дома два с половиной года. В моём понимании это целая вечность, но видит Бог, я не могла сюда вернуться. Это было выше моих сил. И кто знает, сколько ещё мне потребовалось бы времени, чтобы заставить себя навестить родных, если бы не мамина на голову свалившаяся болезнь. Внезапно я поняла, насколько сильно соскучилась по этому месту, по этому старому дивану в гостиной. Когда мы были с Пашкой маленькими, то проводили с родителями там тихие вечера, смотрели телевизор, я рассказывала маме о мальчишках, которые нравились мне в школе, свернувшись клубочком и положив голову ей на колени. Я соскучилась по этой кухне, ведь на ней производились самые вкусные в мире блюда — от маминой руки, а этот деревянный стол, за которым собиралась вся семья, папа делал своими руками. Руки у него были золотые. Мы были счастливой семьёй, а потом, как сейчас помню — скандал, мама плачет, бьёт тарелку за тарелкой, говорит папе, что ненавидит его, а папа смотрит на неё пустыми глазами, в которых нет ни капли вины или сострадания. В тот же день он ушёл. Мне тогда было лет семь, а Паше — четырнадцать. Трудный возраст. Он всё понимал, был взрослым парнем, и той же ночью объяснил мне (а я понятия не имела, что произошло, только очень плакала, потому что испугалась криков и ругани), что у папы появилась другая тётя, а маму нашу он больше не любит. Вот тут и перевернулась моя жизнь впервые. Я возненавидела отца. Потому что, как можно любить человека, который предал другого твоего любимого человека? Он
