Когда в просторную мастерскую вошли трое мужчин, она уже скрылась из виду.
— Бонжур, месье, — приветствовал их Бернар на родном французском.
— Бернар Сен-Мишель? — спросил тот, что был выше других, обладатель маленьких поблескивающих черных глаз и лысой головы. Возможно, он был одних лет с Бернаром.
Бернар кивнул.
— Да. А кто вы такие?
Мужчина, похожий на крысу, подошел поближе к холсту работы Клариссы, какое-то время рассматривал его похотливо заблестевшими глазками, потом повернулся к Бернару.
— Я пришел к вам с деловым предложением, от которого, я уверен, вы не откажетесь.
— Если вы нуждаетесь в моих услугах, боюсь, мне придется вас разочаровать. До следующего года я связан обязательствами с графом Клоделем, — ответил Бернар, стараясь говорить спокойно.
Похожий на крысу облизнул тонкие губы.
— Вы уверены? — спросил он, сжав серебряный набалдашник своей трости. Быстрым движением он извлек из нее тонкую рапиру, которая бесшумно выскользнула из потайного вместилища. — Видите ли, как я уже сказал, я совершенно уверен, что вы не сможете отказаться. Он поднял клинок и с силой опустил его на холст. Картина распалась на две, по телу натурщицы стала расползаться прореха с неровными краями. — Я никогда не ошибаюсь, — добавил он голосом, абсолютно лишенным эмоциональной окраски.
Кларисса закусила руку, чтобы сдержать рвущийся из горла крик. Эти люди не были обычными уличными подонками, она сразу уловила это и не выдала себя даже после варварского уничтожения ее холста.
Бернар спокойно и сосредоточенно смотрел на испорченную картину.
— Я весь внимание, господа.
Двое мужчин, стоявших за спиной того, кто напоминал крысу, одновременно ухмыльнулись и одобрительно закивали массивными головами.
— Не позже как через три дня вы отправитесь в Лондон, чтобы написать портрет для одного богатого канадца. Само собой разумеется, расходы будут оплачены. И проживание… — тот, кто был похож на крысу, помолчал и презрительным взглядом окинул мастерскую, в которой царил обычный беспорядок, — в соответствии с вашими потребностями.
Бернар сложил руки на груди.
— А как же граф?
Подонок сделал выпад в сторону Бернара. Неуловимое движение запястья и на лице художника появилась окрашенная кровью царапина.
— Скажите своему графу что хотите. Мне все равно.
— А если я откажусь?
— Если откажетесь? — недоверчиво повторил негодяй. Он без предупреждения метнулся к ширме и принялся кромсать клинком раскрашенный шелк, пока от нее не остался лишь деревянный каркас. — Тогда мой работодатель Дюран убьет девчонку — и ее мать для ровного счета.
Кларисса инстинктивно отступила перед смертоносным кончиком клинка. Теперь клочья шелка уже не скрывали ее, и она накинулась на человека с оружием, вонзив ногти в его щеку.
— Этого не случится, если я первая прикончу тебя! — выкрикнула она.
Похожий на крысу словно остолбенел, видимо, ошарашенный неожиданным нападением. Двое других, у которых шеи отсутствовали, смотрели, как хрупкая женщина атаковала их предводителя.
Из четырех мужчин первым опомнился Бернар. Он схватил Клариссу, толкнув ее себе за спину.
— Три дня. Ни больше ни меньше, — подтвердила крыса, не сводя с Клариссы холодного угрожающего взгляда и улыбаясь. Он повернулся и направился к выходу. Крепыши сопровождающие последовали за ним, их тяжелые шаги постепенно удалялись, потом хлопнула входная дверь, и стало тихо.
Бернар повернулся к ней, его лицо было покрыто пятнами.
— Вы помните, что я сказал относительно пламенного сердца и рассудка? — спросил он, схватив Клариссу за руку и сжав ее с такой силой, что рука побелела.
— Да, — сказала она, морщась от боли. Тысячи вопросов были готовы сорваться с ее губ.
— Я ошибался.
Кларисса высвободилась, подняла край блузы и крепко прижала ткань к тому месту на щеке Бернара, откуда продолжала сочиться кровь.
— Кто эти люди? — спросила она, не в силах унять дрожь в голосе.
— Я знаю не больше вашего, — угрюмо произнес Бернар, мрачно взглянув в широко раскрытые глаза Клариссы. — Но, возможно, я знаю того, кто скажет нам больше.
Джеймс Марлоу ненавидел соленую воду. Он был не против того, чтобы поплавать, но, наглотавшись противной соленой жидкости, испытывал настоящие мучения. Зарывшись пятками во влажный песок, он смотрел на темную воду Ла-Манша. Полная луна освещала гребешки и завитки набегавших волн.
Он с самого начала знал, что проникнуть в самую засекреченную организацию Наполеона «Монахи» будет трудно. Но когда Генри Прескотт, виконт Кармайкл, обращался с просьбой, никто не рассчитывал, что выполнить ее будет легко.
Джеймс несколько раз, кривясь, сплюнул — вкус соли не исчезал. Он принадлежал к «Молодым коринфянам» — элитной британской секретной службе, деятельность которой выходила за обычные рамки подобного рода служб.
Кармайкл был на правительственной службе посредником между агентами и их высоким начальством, которое ставило своей задачей устранить Бонапарта. Когда из разведывательных донесений стало известно о шагах, предпринимаемых «Монахами», цель которых — осуществить мечты Наполеона о присоединении России и Британии к его континентальной империи, перед Кармайклом поставили задачу раз и навсегда положить конец этим планам — любыми средствами.
Джеймс вытащил из брюк полы мокрой рубахи, расправил ноющие плечи. Кармайкл дал ему понять, что никто, кроме него, не будет знать об истинном задании Джеймса. В его распоряжении было очень мало ресурсов, не считая его ума, ловкости, умений и знаний. Джеймс понимал, что в конце концов все члены «Молодых коринфян» поверят в его предательство, в измену стране и короне. Задание не могло ему нравиться, но он взялся за него, потому что по сравнению с другими ему почти нечего было терять. Никого не опечалила бы его смерть, в том случае если его убьют.
Так что он согласился. Ему потребовался год, чтобы внедриться в организацию, и шесть месяцев, чтобы доказать свою преданность и занять определенное место среди этих презренных людей.
В результате он оказался на берегу острова Святого Альдхельма, где несколькими часами раньше ему пришлось дать бой своим же товарищам «коринфянам». Последнее, что поручили ему «Монахи», была охота на изумруды на диких просторах Дорсета. Ему удалось сделать так, чтобы изумруды не попали в руки Наполеону, но без неприятного происшествия не обошлось. Пришло время, и он позаботился, чтобы «коринфяне» обнаружили его «предательство», когда он попытался проникнуть на судно, дочь баронета выстрелила в него. Повинуясь инстинкту, он нырнул в волны и плыл, пока его легкие чуть не разорвались. Когда он вынырнул, «коринфян» уже не было видно. Оплакивать потерю Джеймса Марлоу предателя, они предоставили миру.
