министра императорского двора, направленную из Ливадии в Санкт-Петербург:
«Государь император Александр III в 2 часа 15 минут пополудни сего 20 октября тихо в бозе почил.
Министр императорского двора граф Воронцов-Дашков».
А следом за телеграммой — такими же крупными буквами, как помещенные рядом объявления о продаже с молотка поместий разорившихся землевладельцев, — был напечатан первый манифест нового царя — Николая II. И телеграмма графа Воронцова-Дашкова, и манифест, и извещение о предстоящих публичных торгах были заключены в общую траурную рамку...
Феликс Дзержинский, торопившийся в гимназию, все же остановился и прислушался к голосу человека, который читал по складам манифест нового императора. Человек этот, в свитке и картузе, медленно водил толстым пальцем по строкам газеты, потом он снял картуз, истово перекрестился и, повернувшись к стоящей рядом с ним женщине, сказал:
— Матрена Гавриловна, вели приказчикам лавку нонче не открывать. Мало чего может быть... Береженого бог бережет.
Феликс протиснулся к тумбе. Прочитал сообщения, следовавшие за манифестом:
«...В тот же день, в пятом часу, на площади, против дворцовой церкви принесена была присяга государю императору. Первыми принимали присягу великие князья, находившиеся в Ливадии войска, дворцовая полиция, собственный конвой его величества... К присяге молодому императору будет незамедлительно приведено все мужское население империи... Принятие присяги обязательно для лиц мужского пола, достигших двенадцатилетнего возраста».
В гимназии Феликс прежде всего разыскал Стася.
— Слыхал про присягу?
— Ну и что?
— Как — что? Будешь присягать, так, что ли?
— А что же делать?
— А вот что! Дадим присягу честно служить народу, бороться со злом до последнего нашего дыхания! Поклянемся в этом прежде, чем нас заставят присягать царю! Понял? Вторая клятва уже не будет действительна, нас не будут мучить угрызения совести!..
— Ты здорово придумал, Фелик! Но это надо сделать немедленно. Надо сказать ребятам! Скажи, чтобы приходили прямо в сквер, лучше поодиночке. И никому ни слова!..
Весь этот день Феликс был рассеян, отвечал невпопад. Он получил замечание от преподавателя латинского языка. Когда прозвенел последний звонок, Феликс сунул книги в ранец и зашагал к скверу.
Был конец девятнадцатого века. На престол России вступал новый самодержец, монарх страны, раскинувшейся во все четыре стороны света на тысячи и тысячи верст.
И вот в этой стране, в заштатном городке Вильно, в дни восшествия на престол Николая II, шагал по улице гимназист шестого класса Феликс Дзержинский, который в тот день объявлял войну царю и царизму, давал клятву верности революционным идеям. Кто может сказать теперь, о чем именно думал юноша, приближаясь к городскому скверу, где должен был встретиться со своими ровесниками, так же, как и он, искавшими правду.
Как не хватало сейчас Феликсу милого Дашкевича!
Владислав Дашкевич был домашним врачом в семье Пиляров и помогал Феликсу приобщиться к наукам, которых не преподавали в гимназии.
Сколько вечеров провели они вместе, сидя в тесной комнатке Феликса, за лестницей, на первом этаже теткиного особнячка, доставшегося ей от покойного мужа Пиляра фон Пельхау, выходца из Германии, давным-давно поселившегося в России. Здесь все располагало к задушевной, доверительной беседе, даже сама обстановка комнатки, состоявшая из железной койки, застланной ватным стеганым одеялом, да маленького столика, книжной полки, висевшей на стене у окна, и, конечно, лампы с зеленым абажуром.
С Владиславом Дашкевичем Феликс познакомился еще до того, как поселился в доме тетки, Софьи Игнатьевны. Феликс зашел как-то к Пилярам навестить заболевшую бабушку и застал здесь доктора. С первой встречи Феликс преисполнился к этому человеку доверием.
Обычно доктор приходил на Поплавскую улицу пешком, реже приезжал на извозчике. Он приносил с собою маленький саквояж, источавший запах всевозможных лекарств. По аптечному запаху Феликс всегда узнавал о появлении в доме Дашкевича.
Феликс обязан был доктору многим из того, что узнал об окружающей жизни. Бородатый и светлоглазый доктор сначала высмеивал порядки только в губернском городе Вильно: околоточного Васюкова, чья тупость была притчей во языцех, бюрократизм чиновников присутственных мест, губернатора Скалона, в котором находил смешное сходство с дремучетемным, малограмотным, но напыщенным Васюковым.
Долгое время Дашкевич в разговорах с Феликсом не затрагивал лиц выше генерал-губернатора. Присматривался к Феликсу, прикидывал, на что способен этот гимназист, можно ли ему доверять полностью. Однако постепенно круг тем стал расширяться, разговоры приобретали все большую остроту.
Однажды Феликс сам завел разговор о царе... Неужели царь ничего не знает о том, что происходит в таком городе, как Вильно? Дашкевич будто ждал этого вопроса. Серьезно, без обычной своей усмешки заговорил он о государственном строе России, об угнетении людей, которые создают богатства, а сами живут в бедности и стоят на самой нижней ступени жизни российского общества. Рассказал о борьбе, которую честные и самоотверженные люди ведут против царизма, как было совершено покушение на Александра II, как казнили участников террористического акта во главе с Андреем Желябовым.
— Царя убили, — сказал Дашкевич, — а порядки остались старые. Не стало Александра II — появился Александр III. На него тоже готовили покушение, но оно не удалось. Террористов повесили в Шлиссельбургской крепости... И снова все осталось по-старому, — заключил доктор. — Какой же смысл в таких жертвах? Мы поступаем иначе...
Кто это «мы» и что значит «поступаем иначе», Дашкевич не объяснил. Не сказал он и о том, что сам имел отношение к террористам, готовившим покушение па Александра III.
О себе он вообще говорил мало, но зато очень обстоятельно рассказывал о других. Рассказывал интересно, с подробностями, какие мог знать только человек, принимавший непосредственное участие в событиях...
И вдруг Дашкевич исчез. Перед тем он обещал Софье Игнатьевне навестить их. Но прошло уже две недели, а доктор не появлялся. Софья Игнатьевна послала за ним дворника. Хозяин, у которого Дашкевич снимал комнату, сказал, что жилец куда-то съехал, адреса не сообщил.
Так и исчез Дашкевич из Вильно, никого не предупредив, никому не сказав об отъезде.
Прошло уже месяца четыре, а о нем ни слуху ни духу.
И теперь, по дороге в сквер, Феликс раздумывал: а как бы на его месте поступил Дашкевич? И получалось, что Дашкевич должен был бы поступить так же, как и он, Дзержинский.
К условленному месту Феликс пришел первым. Бросив на скамью ранец, присел. Погода менялась, дни стояли холодные, но без дождя, по небу плыли пепельно-серые облака. Временами в просветах между ними появлялось солнце, и тогда все вокруг словно преображалось, раскрывались дальние дали, холодный свет будто приближал их.
Пришел Стасик Броневич, с ним — Бронислав Яблонский, ученик
