простыми словами, юности. Такой период, когда тебе становятся менее интересны игрушки и все более привлекательными кажутся (или они всегда такими были) деревенские девочки, которых никоим образом ты пытался раньше не замечать.
Первой моей любовью, любовью будущего советского гражданина с хорошим жалованьем (как я тогда воображал), была одноклассница Верка. Веснушчатая, с огненно-рыжими волосами и бесконечно зелеными глазами, она восхищала меня. Тоненькая, еще только набирающая небесной манны, наполняющаяся женскими чарами и каким-то таинственным соком необыкновенного дерева, Вера поневоле притягивала взгляды всех наших парней, в числе которых были мои «бывшие боевые товарищи»: Сашка и Петька. «Рыжая» — так мы ее прозвали и звала вся школа после. Она сначала долго злилась на нас, колотила прилюдно, а мы и рады были. После все как-то на нет сошло. Перестала Вера на нас дураков обижаться. Сашка с Петькой уже тогда к другой девочке липнуть стали, Свете Беловой, которая в деревню к нам из города приехала, потому что у нее родители там вроде поругались. Сдружились с ней позже, когда она завесу с себя приоткрыла, перестала нас, подрастающих комсомольцев, чураться.
Но все это ничего. Дружили, играли, взрослели, менялись, работали, помогали, навязывали красные галстучки, кричали дружно: «Всегда готов!» и неотступно желали попасть в компартию. Веселились и жили, пока не пришло время выбираться из родительского гнезда, покидать родной дом и до боли знакомые края. Меня направили в Москву.
III
Пахло крепким табаком и паровозным дымом. Пассажиры спешили со своими сумками-чемоданами, раскрашенные и приодетые каждый в своего железного жука, неустанно щелкающего черными масляными поршнями. Поток перемешивался и толкался с теми, кто покидал паровозы, — они уже достигли пункта своего назначения и готовы были познавать новые дали. Всем, независимо от того, была ли эта маленькая сельская станция или большой городской вокзал, грезились большие перспективы и успешное, для каждого по-разному свое, будущее. Для меня такой станцией оказалась Подмосковная.
Еще не Москва с ее золотыми цветами, белокаменными архитектурами и красным величественным Кремлем, словно сказочный дракон, приземлившимся посреди «панелек» и «сталинок», но такая же манящая и пьянящая одним ее названием, звучащим повсюду из звонких граммофонов.
Укутанный в купленное по случаю переезда пальто и поправляя некстати смотревшуюся шапку, я старался не грести в потоке. В руках у меня был коричневый чемодан с кожаными ручками, который я старался, пока был на вокзале, держать покрепче, так, чтобы его нельзя было вырвать из моей ладони и мгновенно исчезнуть с награбленным. Все, что я привез в нем, — это кое-какие жизненно-необходимые вещи, пятнадцать рублей и бабушкин фотоальбом, который за день перед своей смертью она в горячечном состоянии мне завещала.
Там же на вокзале я поинтересовался, где можно в Москве временно остановиться, так как на дорогие и уютные гостиницы денег у меня не было. Один гражданин с лицом, поеденным оспой, подсказал мне домашний телефон некой пожилой дамы, Прасковьи И. А., любезно предоставляющей комнатушки за, как он тогда выразился, «сущие гроши».
— Но там, не дайте мне солгать, будет неимоверно грязно и не убрано!
— Я бы так не сказал, но в любом случае за пять рублей в месяц это лучшее, что вы можете отыскать в столице.
Спорить с ним я не стал, болезненно смотревшийся товарищ был прав по всем фронтам, и это больше всего меня в нем раздражало. Отделавшись от него, я первым делом поспешил к первому бросившемуся на глаза телефону-автомату, возле которого уже столпилась очередь.
Какая-то девочка с невероятно белыми волосами, проклевывающимися сквозь коричневую шапочку, стояла передо мной, и, когда я приблизился, она на секунду оглянулась. Потянулась одна минута, вторая, третья.
— А вы с кем хотите поговорить?
Снова она. Я отметил, что у нее типичная для большинства белокурых девочек особенность: в составной части к таким неимоверно белоснежным волосам идут бесконечно голубые глаза, как небо в ясную погоду или как водная гладь.
— С одной женщиной.
— Она ваша возлюбленная?
— Нет, что вы, нет. Она единственная, кто может предоставить мне жилье в этом городе.
— Вы к нам приехали? А откуда?
— Из Сибири.
— У вас там, наверное, очень холодно! Что же вы правильно сделали! Здесь вам будет намного лучше.
— Я тоже так думаю.
Девочка продолжала смотреть на меня своими глазами-алмазами. Наверное, ей просто скучно и она очень любопытная. Обычно в школах учат не заговаривать с незнакомцами.
— Знаете, как называется эта штуковина?
Малышка достала из кармашка солнцезащитные стеклышки, аккуратно приделанные к металлической выкрашенной в смоляной цвет оправе.
— Черные очки.
— Да, а вы знаете их свойства? Когда солнце бьет в глаза, нужно надеть их, и тогда оно затемняется, и не только оно. Мир вокруг затемняется! Вы представьте себе! Так же ведь и в жизни: мы непроизвольно надеваем на себя черные очки и сами себе светлое и теплое меняем на черное и безвыходное.
Я посерьезнел и взглянул на это милое дитя с другой стороны — как на взрослого человека. То, что она сейчас выпалила, было не что иное, как понимание чего-то высокого. Откуда же она извлекла такие знания? Неужели это стали преподавать в школах с такого возраста?
— Ты, верно, увлекаешься философией?
— Если только немного. Мама работает в архиве при историческом музее, там много всяких книжек, предметов искусства и прочей дребедени. Честно, мне нравится, когда большие человечки начинают воспринимать меня по-другому. Когда я начинаю заводить про очки, они уже не чувствуют, что разговаривают с ребенком.
— Вы меня поразили.
Девочка улыбнулась и спрятала очки обратно в кармашек.
— Если вы хотите поговорить о созидании мира и прочего-прочего, то мне что-то совсем не хочется. Уж простите, что вот так вдруг.
— Я и не думал об этом, — признался я.
— Я рада, что меня окружают понимающие люди. Меня, кстати, зовут Соня, а вас?
— Юра, — представился я в ответ.
— А по батюшке вас как? Вы же взрослый, мне неудобно будет к вам так обращаться.
— Борисович… Юрий Борисович.
Очередь к тому времени подошла к мужчине, одетому в шинель и постоянно покашливающему, верно, больному гриппом. За ним была Соня, и далее я.
— Не хотите познакомиться с моей мамой? — неожиданно спросила девочка после небольшой паузы. — Мама будет рада вам. Вы хоть и человек рабочий, это видно по вашим рукам, осанке и примерному телосложению (все же одежда скрывает некоторые мускульные величины), уверена, она не откажет вам в предоставлении комнаты.
— Думаю, это излишне. Вы и так слишком благосклонны, — попытался мягко отказаться я.
— Ну что же, очень зря, — вздохнула не без сожаления Соня. — Только
