После того, что я видел? — Хотя он говорил тихо, не намереваясь напугать, и уж точно обращался не ко мне, именно мне стало страшно. — Он уничтожил клан Ясноликих Дев. А ведь этим женщинам не было равных по силе и красоте. Ожившие мужские грёзы. Их пристанищем был райский сад, скрытый от чужих глаз. Туда прилетали гнездиться птицы, а цветы цвели там вечно… Моё «красноречие» оскорбило бы их, поэтому скажу просто: легенды, которые ходили о них, восхищали как простых людей, так и отшельников.
— Тебя особенно, похоже.
Мужчина неопределённо хмыкнул.
— Если живёшь в пустыне, восхищаться историями о райских садах и прекрасных женщинах намного легче.
— Но не рассказывать о них, да? Трудно описать то, что даже не можешь вообразить. А мне вообразить это ещё труднее, ведь десять лет назад я была совсем девочкой. Считала эту историю просто страшной сказкой. О Девах было слышно недолго. Больше говорили о Датэ. «Пламени погребальных костров».
— Да уж, убив лучших из женщин, он оправдал своё прозвище полностью. Так как, по-твоему, он поступит с бордельными шлюхами?
Я почувствовала шаги по полу, а потом знакомый сладковато-тошнотворный запах наполнил комнату — их и мою.
— Думаешь, его совсем не прельстит наше гостеприимство?
— Сомневаюсь.
— Получается, он отшельник в большей степени, чем ты.
— Буквально? Да. Датэ изучил техники всех четырех великих кланов.
— Ты сказал это так, будто это невозможно.
Потому что это невозможно!
Я вся обратилась в слух, но мужчина медлил.
— Ты что, совсем ничего не знаешь об отшельниках? Внутренних мирах? О Мудреце? Его учениках?
— Это боги наёмников, а не шлюх, к тому же, их не зря называют Забытыми. Может, когда-то отшельники и были олицетворением праведности и чести, но то время прошло. Калеки стали обычными убийцами, Старцы — сторожевыми псами. Но твою проповедь я послушаю с удовольствием.
Судя по её голосу, эта проповедь должна была закончиться чем-то прямо противоположным тому, чем должна заканчиваться обычно. Ни намёка на святость.
— Главное божество называют Мудрецом.
— Это я знаю.
— Он выбрал себе в ученики четырёх самых слабых, угнетённых и безнадёжных человека. Калеку. Старца. Дитя. И Деву.
— Мудрец решил, что самые угнетённые из женщин — девственницы?
— В дальнейшем они были обязаны соблюдать запреты. Хранить невинность, например.
— Не тебе говорить мне о запретах. В любом случае из меня вышла бы лучшая Дева, чем из тебя — Старец.
— Наверное.
— И почему хранить невинность нужно только Девам?
— Калекам положено блюсти целибат.
— А Старцам?
— Старцы, как и Дети, считаются бесполыми, у нас другие запреты.
— Но предполагалось, что с женщиной ты никогда не ляжешь?
— Предполагалось. Но стояк — неважное достижение по сравнению с тем, чего добился Датэ, нарушая собственные запреты.
— Твоему стояку позавидовал бы даже он.
— Может быть.
— Для чего ему вообще понадобилось осваивать техники всех четырёх кланов, если причина не в комплексе неполноценности, вызванном кастрацией?
— Он решил объединить кланы и собрать под своей властью вечно враждующие империи.
— Какая благородная цель.
— Скажи это Девам.
— Они отказались к нему присоединиться?
— Думаю, у них вообще не было выбора. Это единственный клан, с которым Датэ не собирался договариваться. Но всё началось именно с них, на это должна быть причина.
— Но ты ведь сам сказал, что кланы всегда друг с другом враждовали. Калеки и Девы в особенности.
— Да, считается, что начало их противостоянию положили ещё основатели кланов. Слепой мужчина и женщина, у которой глаза — основное оружие.
— Он завидовал ей, потому что был слаб в том, в чём она сильна?
— Нет. В этом и был весь смысл. Так Мудрец уравновесил способности своих учеников: преимущество одного крылось в уязвимости другого. Очередной пример того, что понимают под гармонией. Например, в скорости и силе Калеке не было равных. Дева же физически была намного слабее.
— Даже слабее Дитя?
— Даже слабее обычного ребёнка. Но она не зря считалась самой могущественной из нас. Пусть она ничего не понимала в боевых искусствах, её техники могли подчинить любого. Поэтому, когда Калека и Дева встретились…
— Это романтическая история?
— Не особо. Он убил её, а она наградила его безумием. Но Датэ сам сказал, что это лишь легенда для него, не более. Он не стал бы начинать свой великий поход с оправдания подобных предрассудков.
— «Сказал»? — переспросила женщина. — Ты что, встречался с ним? Видел его? Он уже здесь?!
— Нет. Это было давно. Он ещё и вполовину не был так знаменит, как сейчас, а я был куда моложе и самоувереннее и даже не представлял, что могу проиграть.
— Но ты до сих пор жив.
— Этого было бы достаточно для человека, но не для отшельника.
— Брось, ты сражался с ним. Никто из тех, кто с ним сражался, не может сейчас этим похвастаться.
— Это не так.
Я задумалась. Не намекал же он на меня?
— Тем не менее, только ты можешь ответить мне на этот вопрос: с чего ты так уверен, что он не калека в том самом месте?
Мужчина вздохнул.
— Мы с ним сражались, а не членами мерились.
— Это почти одно и то же. Ну?
Вряд ли он хотел в подобном признаваться, но наркотический дым развязал ему язык.
— Чтобы выиграть время, я врезал ему между ног. И это сработало.
Она громко расхохоталась.
— Так вот каково твоё высшее мастерство? Ты испробовал на нём все свои техники, а в итоге победил приёмом, который в ходу у бордельных шлюх? Буду знать, когда он появится здесь.
Она продолжала хихикать, а я почему-то отчётливо почувствовала на себе чужой взгляд.
— Его ты использовал тоже? — уточнила женщина, отдышавшись.
— Что?
— То, что лежит в этом ящике. — Я напряглась, ожидая ответа. Но мужчина молчал. Долго. — Я слышала, как о тебе говорили внизу другие солдаты.
— Да?
— Что ты пришёл с Востока, но не похож на беженца. Скорее на мародера.
— Хм.
— Кто-то предположил, что у тебя в ящике награбленное золото. А кто-то говорил, что знает тебя.
— Правда?
— Мол, ты держишь там, под печатями, своё самое сильное оружие. И ты достаешь его лишь в крайнем случае. Твой козырь. Третий меч, — прошептала она, словно выпытывая великую тайну. — Если это так, то ты точно использовал его в сражении с Датэ.
Вряд ли. Своё собственно сражение с Бессердечным я проиграла. Почти умерла. Поэтому, думая о нём теперь, чувствовала отчаянье, горе, парализующий страх, такой же материальный, как и кандалы. При том, что не могла вспомнить никаких конкретных деталей: ни черт его лица, ни обстоятельств гибели нашего клана.
Десять лет… Столько спать себе не мог позволить
