Стравинский — главным образом в ритме. Но иногда, не часто, и уязвленность: симфония для духовых, Дамбартон-Окс[7].
4. Уязвленность, при этом — ясность, иногда даже прозрачность. Но уязвленность не исключает напряженности.
_______
Бог вложил в человека две самые высокие тайные мысли:
1. Бесконечную заинтересованность Собою: заинтересованность тайной, бесконечно превышающей все мыслимые добродетели человека, все его самые высокие мысли, бесконечную любовь к этой тайне — Богу.
2. Страх Божий: боязнь, бесконечный страх перед тайной, которую Он же вложил в человека; оборотная сторона этого страха — любовь к себе, самоуверенность, переходящая в гордыню, преклонение перед собою: «я сам», бегство от Бога и в конце концов ненависть к Богу. Доведенное до конца, это приводит к духовной, а в конце концов и физической смерти: полное самоутверждение — это полная эмансипация от Бога в самоубийстве.
Средний человек — и верующий, и неверующий — еще не чувствует ни своей бесконечной любви, ни своей бесконечной ненависти к Богу. Только самые глупые, неверующие и только самые умные, то есть сильно верующие, сознают это: первые чувствуют это как враждебность к любви к Богу, в Которого они не верят, и именно потому, что они чувствуют, что их неверие — неполноценность и пустота, они ненавидят Бога, в Которого не верят. Это какая-то отрицательная сублимация бесконечной заинтересованности Богом, вложенной в человека Богом, — сублимация любви в ненависть.
Величайшая привилегия Бога — ответственность за все Его творение, и за хорошее, и за — по нашим понятиям — плохое. И вот эту ответственность Бог снял с Себя и передал человеку, каждому человеку, мне. Я, сотворенный Им по Его образу и как Его подобие, отвечаю за себя, хотя не я сам сотворил себя — Он сотворил. Эта ответственность — тяжелое, непосильное для меня бремя, бесконечное бремя и тяжесть — тяжесть бытия, потому что эта ответственность бесконечна, а я — конечное сотворенное существо. В этой ответственности Бог возложил на меня ответственность за моих ближних, за все живое, за все Его творение. Тогда это бремя и тяжесть, эта ответственность дважды бесконечна и непосильна для меня. Переложение бесконечной ответственности на меня и было моим грехопадением — Бог совершил это в своем гневе. Это и есть гнев Божий — возложение на меня двойной бесконечной ответственности, потому что она бесконечно страшна для меня. Чем сильнее верит человек, тем сильнее он чувствует тяжесть этой бесконечной ответственности, тем больше боится Бога и, большей частью почти бессознательно, в мыслях, почти несознаваемых, в оттенке своей мысли, бесконечно боится этой ответственности, всей силой души стремится сбросить ее с себя, но не может, так как Бог наложил ее на него и Бог сильнее его, тогда, как Иов, проклинает день и час своего рождения и тем самым проклинает Бога. Проклинает, хотя одновременно и бесконечно заинтересован Им, бесконечно любит Его. Любит Его всем сердцем, всей душою, всем разумением, всей крепостью своею и в то же время вдруг обнаруживает в себе то, что бесконечно пугает его, что он сам от себя только и делает, что бежит от Бога, боится его, любит себя самого — не свои желания, прихоти, даже покой — от всего этого не так уж трудно отказаться, все это в конце концов приедается и даже становится омерзительным. Но остается в человеке «я сам», и вот этот «я сам» ради своего утверждения готов отказаться даже от самых больших эмпирических удовольствий и радостей и в конце концов ради утверждения себя самого убивает себя самого. Это и есть полное самоутверждение — самоубийство. И это же — ненависть к Богу. Человек убивает себя, потому что ненавидит Бога. Поэтому так соблазнительно самоубийство (Тютчев, Пушкин: Гимн чуме).
Чем сильнее верит человек, тем яснее открывается ему страх Божий, подсознательно, а иногда и сознательно сублимирующийся в эгоизме, не эмпирическом, а трансцендентальном — в самоутверждении в мысли. Тогда он вдруг обнаруживает в себе, в самой глубине своей, что, как Иов, восстает на Бога, Которого любит всем сердцем, всей душою, всем разумением и крепостью своею, что восстает и ненавидит Его. Тогда в полном сокрушении духа, потому что любит же Его, больше всего на свете любит, и вот ненавидит, тогда в полном сокрушении духа, как Иов, говорит: я отрицаюсь, на прахе и пепле отрицаюсь; как Христос на кресте, вопит: Боже, Ты мой Боже, что ты оставил меня. Потому что ненависть к Богу — обратная сторона Его гнева. Передача мне Его ответственности за Его творение и есть Его гнев на меня, потому что эта ответственность бесконечна и несоизмерима с моими конечными силами. Этот гнев Божий страшен. В этом гневе Он хотел убить Моисея — избранного Им Самим для свершения Его же цели, Моисея, «кротчайшего из людей, Божьего человека». Этот гнев страшен. Этот гнев и есть несоизмеримость бесконечной ответственности, которую Бог снял с Себя и возложил на меня, с моими конечными силами. Почему Бог это сделал? За что Он разгневался на кротчайшего из людей, Божьего человека, на всякого человека, на меня? Ответа нет. Всякое «почему» станет Богом над Богом. Его воля — последняя причина всего, что Он делал, делает и будет делать. Но вопрос «зачем?» Он Сам повелел мне задавать, вложив в меня бесконечную заинтересованность Собою, и Он Сам же отвечает мне: чтобы я потерял невинность и стал грешником; чтобы в грехе у меня открылись глаза; чтобы, как Он, я стал различать добро и зло; чтобы, как Он, я стал свят; чтобы я стал Его другом (Ин. 15, 14 — 15. Прощальное слово Христа). Он Сам сказал: Я вас избрал, и так будьте святы, как Я. Он не сказал «невинны», а «святы». Невинность живет в добре, но глаза ее закрыты, она не знает различия добра и зла. Святость знает и живет в добре. В Своем гневе Он открывает мне глаза. Глаза у меня открылись: я узнал добро и зло. Тогда пал: узнав добро и зло, пал, потерял невинность, стал грешником, живу во зле: все помышления сердца моего от юности моей — зло. Зато понял, что значит святость, понял, к чему меня избрал и предназначил Бог: чтобы я стал свят, как и Он свят, чтобы я стал Его другом. Но пока я Его враг, так как грешник. Так как Он пожелал, чтобы я стал грешником. Чтобы через грех у меня открылись глаза, чтобы через грех я понял святость, понял, к
