сожительства я перестал инстинктивно испытывать к ней отвращение. Она стала для меня просто… как данность. Как будто иначе и быть не может. И не было никогда.
Обычное дело…
И вот через три месяца я сижу и смотрю на своё поросшее грибами лицо и спрашиваю се… сере… сер… серый? – спрашиваю я себя – может, «себя»? – да, точно, себя…
Вот так и гоняю один и тот же вопрос по кругу. Мир за окном не кажется больше унылым. Он мой. Он такой, каким и должен быть. Если бы только… только… т.. если бы, да как абы – то … росли грибы… да, это про меня теперь, не иначе.
Мои колени хрустят. Хочется напоследок проститься с пока что ничего не говорящим мне солнцем. В последний раз посмотреть на него…
Обросшая махина медленно проковыляла до круглых остатков квадратного окна. Красные зрачки сузились, дыхание перебилось. Боли не было. Ни от падения. Ни от остановки дыхания. Был только покой и застывший последний момент.
Огарок окна затянула зелёная паут… паут.. т… … ..тина?
28 сен. 2019
Вкус жизни
Джо Фейн был прилежным мальчиком. В 11 лет спас одноклассницу от надругательств подруг. В 20 он стал прилежным американцем – окончил металлургическое училище. В 21 отслужил по призыву. В 26 отправился на фронт. На третьем месяце службы впервые принял прямое участие в перестрелке. И вскоре его группа попала под артобстрел.
Как и многие в первый раз, Джо труханул не на шутку. Снаряды рвались и рвались, со всех сторон на него кричали, били. Мир словно замер, скорчился глухонемой судорогой и грязными комьями земли. Тотальный паралич.
Если бы Джо тогда спросили, как он вообще на всё это смотрит, он, возможно, если б не отнялся язык, лёг по стойке «смирно, что покойник» и сказал бы, что смотрит на всё это… широко открытыми глазами.
Впрочем, другого и не оставалось. Да, Джо, далеко выкатив глаза, внимал разверзшемуся хаосу, поглощал его волнистое мерцание, становясь с каждой секундой всё больше похожим на труп, неосознанно пытаясь притвориться мёртвым, чтобы сама смерть его не заметила и обошла стороной.
Рядом с Джо сидел, плакал и грыз в кровь ногти и пальцы такой же желторотик. Зубы его розовели, в прожилках скатываясь в бордовый. Красная жижа липла к губам, высыхала, склеивала прерывистое холодное дыхание. Этот парень постепенно терял сознание.
Позади раздался взрыв. Осколком размозжило голову мальчику с окровавленными углами губ. Джо забрызгало теплой, стремительно холодеющей мешаниной из мозгов, кожи, кровавого пунша из осколков костей, лимфы и разорванного языка. Фейн, покосившись, стоял с широко раскрытым ртом.
На секунду он замер, провалился, оцепенел, закрыл глаза и исчез.
Открыл глаза совсем другой Джо.
Он подмял губой нижнюю челюсть, проглотил холодную жижу.
Это успокоило.
Вдруг всё перестало быть важным. Страх перестал существовать. Всё было на своих местах. НИЧТО было на своём месте. ВСЁ стало ничем.
Он замолчал перед лицом кромешной тишины.
Встал у края неразвороченной части окопа, прицелился, выстрелил.
И ничего не почувствовал.
***
Через полтора года война окончилась ничем. Поля, задыхавшиеся бенгальским дымом боёв, опустели. Белые каркасы человеческих тел обросли мхами, лишайниками. Тут и там из кратеров глазниц выглядывали серые поганки, в перевёрнутых разбитых черепах полёвки вили гнёзда.
Джо выжил. Из ума. Правда, он пока этого не знал. Он даже не заметил, как подменили его самого у него же под носом. Воистину, афера века. Никому и в голову прийти не могло, что Джо – уже кто угодно, но только не Джо…
Не прошло и месяца с демобилизации, Фейн вернулся на завод, на котором прежде никогда не был. Или всё-таки был? Мышечная память… даже спустя чёртовых полтора года она с хирургической точностью мясника подсказывала движения.
Только взгляд Джо опустел. В нём не было даже спокойствия. В нём не было ничего. А там, где нет ничего, даже страха, неоткуда взяться умиротворению. Пустые запахи бесцветного цеха, беззвучные капли с потолка, выцветшего ржавчиной…
И в самую сердцевину этой пустоты ворвалась острая, наматывающая и дёргающая за обнажённые подрезанные нервы боль.
Фейн не заметил, как большая шестерня наклонного механизма огромного чана с жидким металлом зажевала его левый рукав и потянула его за собой. Не успев опомниться, сделал шаг вперёд левой ногой, безликая сила вывернула его руку и искусала его локоть, плечо, кисть руки, рассекла напополам пальцы, дробя кости, выдавливая ногти…
Двадцативосьмилетний рабочий не слышал тревожных голосов своих незнакомых друзей, не замечал их хлопот. Их попытки спасти его были отняты у его памяти будоражащей тишиной, постукивавшей в висках. От вида крови его взгляд озарился алым пламенем.
***
В больнице пахло дешёвым синим полиэтиленом, проспиртованной ватой, дохлыми мухами, фарфоровыми чашками и комочками кашля. Но ПАХЛО!
Руку отсекли, как собирают кукурузу в поле. В промышленных масштабах. Безразлично и привычно. Холодно и ослепительно ярко.
Впервые с того дня в окопе Джо места себе не находил. Судорожно и мелко семенил из одного угла палаты в другой, размахивая невидимой рукой, кидая голодные загнанные взгляды в пустые забытые стены.
Он ждал врача, прооперировавшего его.
Дверь скрипнула, хрустнула. Блёклый голубой свет из окна перебился жёлтым. Луч почти что солнечной слюды осела на дрожащей фигуре Фейна.
Зрачки сузились и потускнели.
Перед ним стоял НЕ ТОТ.
Доктор сухо оповестил Джо о благоприятных результатах анализов.
Но Джо было не до хороших новостей. Он оцепенело хватался за нестройные, горящие сгустки мыслей, пытаясь наскоро составить план. План, которого никто не ждал.
Врач вышел.
Фейн дёрнулся.
Попытался схватить фигуру в белом халате несуществующей рукой и осёкся, упал на колено.
– Что с вами, вам плохо?
Коленнопреклонённый, он жевал губами.
– Мне нужен… мистер Адамс…
– Курт Адамс сейчас не может вам помочь, он должен быть..
– Но мне нужен именно он!
– Перебил Фейн
– Может, я могу чем-то помочь?
Взгляд тускнел, надежда таяла. На глазах.
Фейн безумно рванулся за дверь. В коридор.
И натолкнулся на Адамса.
Вот обманщик! – мелькнуло в голове.
Ошарашенная улыбка изогнула покорёженный рот. Глаза Джо превратились в две красные острые жемчужины. Надежда восставала из мёртвых, теплилась колючим угольком на дне ледяного колодца.
Фейн просил слёзно, с жаром. Умолял и катался по полу.
Просил вернуть ему оторванную от сердца руку.
Он обещал, что об этом никто не узнает, никто не увидит. Не увидит, как он поглотит мёртвую часть себя.
Всё, чего ему хотелось в этот миг – ощутить бестелое прикосновение длани смерти, укусить её за раздробленные ногти, разорвать
