Более того, какими бы красочными ни были повествования Фруассара, Монстреле и Жювеналя дез Юрсена, в совокупности охватывающие еще один промежуток времени длиной около двух столетий, их хроники — это скорее сведенные воедино отрывки, а не завершенный труд, скорее каждодневные заметки, а не погодные записи; это не путеводная нить, позволяющая пройти по лабиринту, не луч солнца, проникающий в темные долины, не дороги, проложенные в девственных лесах; ничто не находится в центре их внимания — ни народ, ни дворянство, ни королевская власть; напротив, все дается порознь, и каждая сюжетная линия приводит в новую точку континента. Читатель беспорядочно скачет из Англии в Испанию, из Испании во Фландрию, из Фландрии в Турцию. За множеством мелких расчетов оказываются скрыты великие интересы, и никому не дано разглядеть в этом непроницаемом мраке светящуюся длань Господню, которая держит бразды правления миром и неуклонно направляет его по пути прогресса; так что человек поверхностный, который прочтет Фруассара, Монстреле и Жювеналя дез Юрсена, сохранит в памяти лишь забавные истории без последствий, события без продолжений и бедствия без причин.
Стало быть, читатель оказывается зажат в пространстве между историей в собственном смысле этого слова, которая представляет собой не что иное, как скучное собрание дат и событий, связанных между собой хронологическим порядком; историческим романом, который, если только он не написан с гениальностью и познаниями Вальтера Скотта, подобен волшебному фонарю, лишенному источника света, цветов и всякой дальности действия; и наконец, подлинными хрониками, источником надежным, глубоким и неиссякаемым, откуда вода, однако, вытекает настолько взбаламученной, что сквозь рябь почти невозможно разглядеть его дно неопытным глазом.
Поскольку у нас всегда было желание посвятить часть своей творческой жизни созданию исторических произведений (речь здесь идет вовсе не о наших драмах), мы сами заперли себя в этом треугольнике, однако основательно размышляли о средстве выйти из него, оставив за собой раскрытую дверь, как только будут последовательно изучены хроники, исторические труды и исторические романы, как только придет осознание, что хроники нужно рассматривать лишь как источник, из которого следует черпать; мы питали надежду, что для нас найдется место между теми, кто не обладает воображением в достаточной степени, и теми, у кого оно имеется в переизбытке; нами владеет убеждение, что даты и перечень событий в их временной последовательности сами по себе не представляют интереса, поскольку их не соединяет никакая живая связь, и что мертвое тело истории не вызывает у нас особого отвращения лишь потому, что те, кто его препарировал, начали с того, что выпустили из него кровь, затем удалили лицевую мышечную ткань, обеспечивающую его узнаваемость, потом мускулы, отвечающие за движение, и наконец, жизненно необходимые органы: в итоге остался скелет, лишенный сердца.
С другой стороны, исторический роман, не обладая способностью воскрешать, ограничивается лишь гальваническими опытами: он по своему усмотрению наряжает труп и, ограничиваясь точностью, принятой у Бабена и Санктуса, сурьмит ему брови, подкрашивает губы, накладывает на щеки румяна, а затем, присоединив мертвое тело к вольтову столбу, заставляет его совершить два-три причудливых прыжка, что придает ему видимость жизни. Те, кто проделывает это, впадают в противоположную крайность: вместо того, чтобы превращать историю в скелет, лишенный сердца, они делают из нее чучело, лишенное скелета.
Главная трудность, по нашему мнению, состоит в том, чтобы уберечься от двух этих ошибок, первая из которых, как уже говорилось, заключается в том, что прошлое иссушивается, как это делает историческая наука, а вторая — в том, что история искажается, как это делает роман.
Единственный способ справиться с этой трудностью, на наш взгляд, таков: как только вы остановили свой выбор на той или другой эпохе, вам следует тщательно изучить различные интересы, которые движут народом, дворянством и королевской властью; выбрать среди главных персонажей этих трех слоев общества тех, кто принял активное участие в событиях, совершавшихся в то время, какое вы намереваетесь описать в своем сочинении; тщательнейшим образом разобраться, каковы были внешность, характер и темперамент этих персонажей, чтобы, заставляя их жить, говорить и действовать в соответствии с этим триединством, можно было бы наблюдать за развитием у них страстей, ставших причинами великих бедствий, даты которых отмечены в анналах истории, и связанных с ними событий, которыми нельзя заинтересовать иначе, как показывая, сколь закономерно они заняли место в хронологических руководствах.
Тот, кто выполнит подобные условия, сумеет обойти оба этих подводных камня, поскольку истина, вновь обретшая тело и душу, будет неукоснительно соблюдена и ни один из вымышленных персонажей не смешается с реальными персонажами, которые, в отличие от них, действуют и в сочиненной драме, и в подлинной истории.
Искусство, таким образом, будет использовано лишь для того, чтобы придерживаться нити, которая, извиваясь по всем трем этажам общества, связывает воедино события, а у воображения будет только одна обязанность — очищать атмосферу, в которой совершаются все эти события, от всякой посторонней дымки, чтобы читатель, пройдя от начала какого-либо царствования и до его конца, мог обернуться и охватить одним взглядом все пространство между двумя этими горизонтами.
Я прекрасно понимаю, что такая задача будет неимоверна трудна и при этом крайне плохо вознаграждена славой, ибо в подобных сочинениях нечего делать фантазии и все созданные в них образы принадлежат Богу. Что же касается того, что повествование может по этой причине утратить занимательность, то, мы уверены, читатель обретет интерес к нему в подлинности описываемых там событий, ибо у него будет твердое убеждение, что герои, по стопам которых он проходит весь их жизненный путь, от их рождения и до их смерти, переживая вместе с ними любовь и ненависть, позор и славу, радости и печали, — вовсе не выдуманные.
Впрочем, это та самая задача, какую мы поставили перед собой еще четыре года тому назад, когда впервые опубликовали в качестве основы подобной системы развернутое введение под названием «Галлия и Франция», содержащее важнейшие события нашей истории, начиная от расселения германцев в Галлии и вплоть до распрей, возникших между Францией и Англией после смерти Карла Красивого. Теперь мы возобновим наш рассказ, избрав на этот раз форму хроники, а не летописи и отказавшись от краткости, присущей хронологическому руководству, в пользу красочности изложения.
Завершим эти рассуждения вспомнившейся нам восточной притчей.
Когда Бог создал землю, ему пришла в голову мысль дать мирозданию владыку, что крайне огорчило наблюдавшего за ним Сатану, который уже полагал землю своей; так что Господь сотворил по своему образу человека, вдохнул в него жизнь, дотронувшись кончиком пальца до его лба, поместил его в раю, поименовал животных, которые должны были ему покоряться, указал ему плоды, которыми он мог питаться, а после этого вознесся, чтобы засеять те тысячи миров, что вращаются в пространстве. Стоило ему удалиться, как тотчас же явился Сатана, чтобы посмотреть на человека поближе; тот же, утомившись, пока его сотворяли, крепко спал.
