двадцать лет, когда груди еще стоят торчком, а губы пахнут розами! Тогда я предложил Александру устроить мой брак с Анной Романофф, которой едва минуло четырнадцать. Но он опять мне отказал! Эта юная особа, видите ли, столь невинна, что от одного слова «мужчина» у нее начинается… дра… кра… как это по — русски, Коленкур?
— Кондрашка, сир.
— Словом, истерика на целый месяц. Какой вздор, господа! У нас, в Париже, девицы в этом возрасте принимают в своих будуарах по десять человек за сутки. А в России их считают за невинных овечек!
Все возмущенно загудели.
Император вскочил, его тяжелая нижняя челюсть тряслась от гнева.
— Я был готов идти под венец вслепую, даже не видя портретов этих вздорных русских принцесс! И что же? Мне показали нос, а сами, с благословения братца, тут же выскочили замуж! И за кого? За каких — то засаленных провинциальных вельмож! И гуляют теперь с ними без панталон!! Пусть я второй год женат на Марии — Луизе, но простить такую пощечину?! Я заставлю Александра плакать кровавыми слезами!
Раздался громкий звон бокалов.
Не желая прослыть по всей Европе пустозвоном, Наполеон и в самом деле вскоре отправился выбивать слезу из Александра I, не забыв прихватить с собой за компанию шестисоттысячную армию.
Отослав в Париж трогательное письмо бывшей жене Жозефине и простившись в Дрездене с нынешней — Марией — Луизой, Наполеон произнес перед своим войском пылкую речь:
— Непобедимые французы! Вы творили чудеса во всех землях и доказали миру, что нет на свете мужчин, отважнее и ненасытнее вас. Вам предстоит путь в Россию, чьи поля и долины, города и деревни, усеяны русскими женщинами. В этой варварской стране женщины не носят панталон. Завоюйте же их! И они доставят вам удовольствия, какие не снились даже девочкам мадам Тото с улицы СентОноре. Пусть не останется под Солнцем земли, куда не заронилось бы французское семя! Ступайте, друзья, и окажите мужество, достойное вашего темперамента!
— Виват, император! Виват, Франция! Долой панталоны! — забурлило в ответ многотысячное войско.
И все полетели как на крыльях к границам Российской империи.
— Неужели это правда, сир, — обратился к Наполеону по дороге Мюрат, один из самых темпераментных его маршалов. — Неужели русские женщины действительно обходятся без панталон?
Бонапарт гордо выпятил подбородок:
— История предоставила нам великолепный шанс удостовериться в этом!
Зная склонность своего шурина к эпатажу и риторике, Мюрат не удовлетворился столь уклончивым ответом и продолжал выпытывать:
— Но что, если русские красотки все же носят панталоны?
— Тогда Коленкуру не сносить головы… Не переживайте, Иоахим, в крайнем случае, я выпущу соответствующий декрет. И русские женщины будут ходить нагишом. А захочу — так и задом наперед!
Мюрат почтительно умолк, рисуя в воображении эту восхитительную картину, и пришпорил коня…
Пусть историки всех мастей пишут что угодно о причинах начала военной кампании 1812 года: будто сплелись в клубок политико — экономические интересы Франции, России, Англии, Австрии, Италии, Пруссии, островов Эльбы и Св. Елены, папы римского и египетских мамелюков…
Наивные! Они зря изводят чернила.
Истина заключается в том, что люди Запада двигались на Восток вовсе не ради удовольствия рубить друг друга в капусту.
С допотопных времен все войны на земле велись во имя прекрасного пола, за право обладать чужой женщиной, образно говоря, женой соседа.
Известно, что европейских мужчин исстари тянуло к восточным красавицам; особенно после появления в Европе первых переводов «Тысячи и одной ночи». А в русских женщинах, которых в Европе представляли себе не иначе, как полуазиатками, — счастливо соединилась экзотика Востока с эклектикой Запада.
Русские женщины были с головы до пят мифологизированы европейской цивилизацией. Возбуждение европейцев с каждым годом нарастало, и к началу XIX века Россия оказалась в самом центре всемирного эротического притяжения.
Однако русские мужчины, несмотря на врожденное славянское гостеприимство, не собирались делить своих женщин с иноземцами. И, следовательно, война Европы с Россией было неизбежна.
Нет, недаром под знаменами Бонапарта собрались представители шестнадцати наций. Что двигало ими? Что за странная сила оторвала их от родного очага, бросив в дальний поход?
Мания величия Наполеона?
Дурное расположение небесных светил?
Тектонические возмущения земной коры?
Отнюдь. Причина была единственная.
Похоть!
Глава 3. Донжуанский список
В уездном городе N было расквартировано так много гусар, что казалось, барышни города рождались лишь затем, чтобы принарядиться, попудриться, надушиться и сразу же упасть в гусарские объятья.
Жизнь Павлоградского гусарского полка протекала весело и беззаботно. С утра до полудня гусары занимались военным делом — выездкой, стрельбой и рубкой, а потом с легкой душой разъезжались по городским кабакам и частным квартирам, где кутили с барышнями до поздней ночи.
Утро начиналось, как обычно. С головной боли.
Когда поручик Ржевский вошел в дом купчихи Щукиной, где квартировался майор Гусев, тот полулежал на диване, прислонившись спиной к подушке. Голова его была повязана мокрым полотенцем.
Можно было подумать, что бравого майора на вчерашних учениях зацепила пуля — дура, но Ржевский, поведя носом, сразу учуял амбре дешевого портвейна.
— Здравия желаем, господин майор! Поручик Ржевский по вашему приказанию прибыл.
Гусев вскинул на него глаза. Они у него были краснее волчьей ягоды.
— Тише вы, поручик, — зашипел он. — Чего разорались.
— А что, помер кто? — ухмыльнулся Ржевский.
— О-ох, ядрён мушкетон, помер… Померли во мне вчера три бутылки паршивого портвейна. И вознеслись под черепушку. — Майор Гусев потер виски. — Догадываетесь, о чем пойдет речь?
— Так точно, господин майор! О портвейне.
— Не угадали. Речь пойдет о бабах.
— Завсегда готов-с!
— Да тише вы, Ржевский, и так в голове трещит. — Майор затянул потуже полотенце. — Скажите откровенно, как офицер офицеру, мы с вами донжуанские списки составляли?
— Составляли.
— Городских вертихвосток на всех поделили?
— Поделили.
— По — братски?
— По — братски.
— Какого ж рожна вы чужим женщинам впендюриваете!
— Но, господин майор, — развел руками поручик, — какие же они чужие? Они все наши, российские.
— Вы, Ржевский, дурака — то тут мне отставить валять! — рявкнул Гусев. — Баронесса — губастая, с рюшками, одна на всю округу, — за кем была записана? А? Не слышу. — Гусев вскочил и, заложив руки за спину, стал ходить вокруг вытянувшегося во фрунт поручика. — За кем, я спрашиваю, баронесса фон Кляйн была замусолена? Кому она чья? А?
— Да бог ее знает, господин майор.
— А я вам отвечу, Ржевский, тут никакой военной тайны нет. — Гусев взял драматическую паузу. — За мной она числилась! Ясно?
— Так точно-с.
— Ну и зачем на чужую кобылу полезли? Своих мало?
— Так ведь любовь-с…
— Что-с?? — Майор Гусев
