здесь сплошной ужас, два изуродованных тельца, в залитых кровью кроватках Орест и Макс…
Где Валя?!..
Бегает, ищет Сережа, ее нет…
В столовой на полу Павлуша.
Где Елисавета Павловна? Сережа бросается в кабинет, на балкон… Под балконом группа людей, среди них что-то белое, еще бегут люди, на лестнице шум, все в каком-то тумане, первое, что ясно увидел Сережа, в столовой на диване мертво-бледное, безжизненное, спокойное лицо Елисаветы Павловны…»
Детали, как видим, разнятся, но картина в целом вырисовывается жуткая, апокалиптическая, зрелище невыносимое не то что для маленького мальчика, тут, пожалуй, не всякий взрослый человек устоит перед тем, чтобы не зажмуриться, но и в полной темноте увиденное будет еще долго будоражить сознание.
Спустя годы происшедшее в доме Заузе Сергей Исаевич Уточкин будет вспоминать уже безо всякого страха и сожаления, при этом все более и более утверждаясь во мнении, что той ночью он раз и навсегда пережил страх и убежал от него, дабы больше никогда в жизни его не испытывать.
В 1913 году он напишет: «Подрастая, вечно находясь в движении, уставая за день, я крепко спал, без сновидений. Наблюдая всегда себя и живших вокруг, я пришел к заключению, что нужно двигаться и двигаться, что недостаток движения губит моих товарищей-сверстников… Перестал ходить совершенно, заменив ходьбу ритмичным бегом».
Страх продуктивен.
Страх неизбежен.
Он всегда стоит за спиной.
Знание страха есть знание ценности жизни, а порой и ее смысла.
Наконец, смелость является преодолением страха, победой над ним, но не его отменой, упразднением, потому что человек смертен, и отменить это невозможно.
Конечно, можно перечислять в уме свои страхи (ни в коем случае при этом не произнося их вслух, не призывая их тем самым), можно даже с ними собеседовать, представляя себя в том или ином несчастном и безнадежном состоянии, положении ли, но всякий раз при этом должно помнить о том, что ты ответствен перед сделанным тобой выбором и любящими тебя людьми, что это и есть реальность, жизнь, а страхи есть не что иное, как иллюзия, обман, сумеречное состояние души, порожденное праздностью и неподвижностью, черствостью и окоченением.
Из очерка Сергея Уточкина «Моя исповедь»:
«Кажется, я всегда тосковал по ощущениям, составляющим теперь мою принадлежность, — принадлежность счастливца, проникшего в воздух.
Мне часто случалось летать во сне, и сон был упоительным.
Действительность силой и яркостью переживаний превосходит фантастичность сновидений, и нет в мире красок, способных окрасить достаточно ярко могучую красоту моментов, — моментов, могущих быть такими длительными».
Однако не следует забывать, что еще есть отсутствие страха, полное и бесповоротное, которое дает такую силу, что становится возможным не чувствовать усталости, боли, напряжения во всех группах мышц и сухожилий, даже когда они напряжены до предела или совершенно налились кровью.
Нечувствие.
Но не бесчувствие.
Скорее нечувствие как омертвение сверхчеловеческого, когда уверенность в самом себе отменяет законы Дарвина, отменившие, в свою очередь, Закон Божий.
Из газеты «Русское слово» от ноября 1913 года:
«Вчера ночью Уточкин взломал дверь в лечебнице для душевнобольных, где он содержится, и ушел оттуда. Он явился к присяжному поверенному Богомольцу, занял у него один рубль и отправился в клуб, где вскоре выиграл 50 руб. В клубе он держался совершенно спокойно, шутил, говорил, что выздоровел и освобожден. Выйдя из клуба, он сел на первый попавшийся автомобиль и просил прокатить его. Автомобиль принадлежал частному лицу, и шофер отказался исполнить эту просьбу. В лечебнице заметили исчезновение Уточкина и узнали о его местопребывании. Уточкин был задержан и водворен обратно в лечебницу. При задержании Уточкин пытался оказать сопротивление».
Так и остался заикой на всю жизнь, был отмечен этим недугом как постоянным напоминанием о том, что за особый дар физического совершенства нужно заплатить высокую цену. Вот и платил, растрачивая силы и здоровье на постоянный взнос.
Начал болеть, разумеется, потому что ни один, даже самый могучий организм не может выдержать подобных нагрузок — бег, плавание, бокс, велосипед, бесконечные травмы и снова бег, плавание, бокс, велосипед, футбол, коньки.
Особенно мучился от частых и невыносимых мигреней, когда голова оказывалась зажатой внутри металлического ошейника, который с каждой минутой стягивался все более и более, и единственным спасением становился морфий.
А потом остался совсем один.
Из письма брату Леониду Исаевичу Уточкину: «Прежние друзья не желают встречаться со мной. Кажется, пошел бы и бросился в море, и тем бы дело и кончилось, но я этого не могу сделать».
Хотя, конечно, писал эти строки и внутренне смеялся над ними, потому что не мог подобно Роберту Эмильевичу Краузе прервать свою несчастную жизнь.
Например, путем утопления!
Нет, совершенно не боялся безвозвратно уйти в небытие, в непроглядный мрак подводного царства, просто очень хорошо плавал, как рыба, находя сей инстинкт (он же навык) непреодолимым.
Например, однажды ради спортивного интереса переплыл от Аркадии до Лиманной. Испытал тогда непередаваемое наслаждение, чувствуя под собой глубину, бездну, как бы пролетал над морским дном, наблюдал за раскачивающимся горизонтом и неподвижным небом, понимал, что пребывает в движении на стыке стихий.
А потом, когда вернулся домой, лег и проспал 20 часов кряду.
По пробуждении же воскликнул: «Хочу… бросать вызов природе! Инстинкт борьбы, владеющий всем живым, увлекает меня на этот бой, для одного меня лишь опасный, бескровный для других. Рано или поздно я должен слиться с природой, но, пока это не случится, буду всячески издеваться над ней и, мстя за грядущую неизбежность, обнимая ее всю, владеть».
Стало быть, не понимал, как можно утопиться, даже привязав к ногам мельничный жернов или забив рот найденной в лодочном сарае старой промасленной ветошью. Подобная процедура скорее добавила бы азарта борьбе за жизнь, превратив абсолютно патетический акт самоубийства в фарс или в трюк неподражаемого Гудини по самоосвобождению в наручниках из закрытого резервуара с водой.
Да, Сергею Исаевичу нравилось рассуждать следующим образом: вот он человек, не ведающий страха, смятения и с радостью принимающий любой вызов, даже если он смертельно опасен, вот он человек, который уверен в том, что ужаснее того, что он пережил в детстве, с ним уже не случится, что он уже побывал на дне, и теперь ему есть от чего оттолкнуться, вот он человек, который осознает собственную исключительность, но совершенно при этом не гордится ею, не возносится, понимая, что это может быть результатом многих причин, в том числе и психического заболевания.
Вот, например, любил привлекать внимание красивых женщин следующим образом — брал металлическую шпильку, предназначенную для украшения дамской шляпы, и протыкал ею насквозь себе обе щеки, сообщая при этом, комично складывая губы
