Увы бедному, заблуждающемуся мистеру Морису Фицморису! Он далеко не одинок в своих матримониальных устремлениях. Баронесса слишком завидная партия — вероятно, самая завидная в Англии. У него много соперников, причем весьма высокопоставленных, и ни одной сильной карты на руках; но все же он упорно продолжает лелеять радужные надежды, хотя не встречает ни малейшего поощрения со стороны предмета своей страсти.
Дело в том, что миледи никогда больше не выйдет замуж — тем паче за круглого болвана вроде мистера Мориса Фицмориса. Брак не принесет ей никакой материальной выгоды. И она никогда больше не отдастся под власть Любви, ибо сердце ее наглухо закрыто для этого чувства. Ни один мужчина на свете не заставит баронессу забыть первого и последнего возлюбленного, чья ужасная смерть стала для нее даже более тяжелым ударом, чем убийство отца. Ее покойному супругу, полковнику Залуски, не удалось сделать это — во всяком случае, таково всеобщее мнение. Я не имела чести знать упомянутого джентльмена, но Сьюки Праут (моя близкая подруга из здешних служанок) говорит, что они двое хорошо ладили и что полковник был улыбчивым, добродушным и обходительным господином, вызывавшим у всех приязнь с первого взгляда. Надо полагать, он вызывал приязнь и у своей жены, чего для нее было вполне достаточно.
Плоды этого непримечательного брачного союза сейчас сидят по обе руки от своей матери: мистер Персей Дюпор, наследник титула и состояния, — справа; его младший брат, мистер Рандольф Дюпор, — слева. Но вот их непримечательными никак не назовешь.
Мистер Персей, только что провозгласивший тост за доблестного лорда Эдварда Дюпора, вскоре достигнет совершеннолетия. Внешне он очень похож на мать: высокий, неторопливый в движениях, со сдержанной осанкой, с бездонными темными очами. Длинные волосы — такие же темные, как глаза, — рассыпаются у него по плечам на романтический манер, свойственный поэтам, к коим он себя причисляет. Мистер Персей премного гордится своими волосами — тоже черта, унаследованная от матери. В высшей степени привлекательный молодой джентльмен, которому чрезвычайно идет тщательно ухоженная черная бородка, придающая ему воинственно-героический вид, в точности как у турецкого корсара на портрете в вестибюле, — не будь картина написана двадцать лет назад, я бы подумала, что художнику позировал мистер Персей.
Его младшему брату, мистеру Рандольфу Дюпору, без малого двадцать. Наружность у него не менее яркая, хотя совсем другого типа: он ниже ростом, плотнее и крепче статью, с теплыми карими глазами (отцовскими, по словам Сьюки), здоровым румянцем во всю щеку и непокорными каштановыми волосами. Он не имеет ни малейшего внешнего сходства с матерью, да и характером пошел не в нее, по каковой причине все относятся к нему гораздо приязненнее, чем к мистеру Персею. В отличие от брата в мистере Рандольфе нет ни капли высокомерия и гордыни, столь свойственных леди Тансор. Он, напротив, необычайно искренний и непосредственный человек, принимает жизнь такой, какая она есть, и, по всеобщему мнению, не особо задумывается о последствиях своих поступков, чем частенько навлекает на себя недовольство суровой матери. Однако, обладая замечательной способностью признавать свои ошибки (похоже, напрочь отсутствующей у мистера Персея), он никогда не обижается, но неизменно обещает со временем освоить искусство трезвого рассуждения.
Возможно, таким философским отношением к жизни мистер Рандольф обязан своему статусу младшего сына. Мистер Персей, гордость и надежда матери, ни на миг не забывает о бремени ответственности, что ляжет на него в будущем, когда он станет главой знатного семейства. К своему привилегированному положению наследника и правопреемника он относится чрезвычайно серьезно — до такой степени, что год назад, после смерти полковника Залуски, оставил учебу в университете, дабы по мере сил помогать леди Тансор (прежде полагавшейся в подобных делах на мужа) надзирать за управлением поместьем и блюсти многочисленные коммерческие интересы Дюпоров.
Мистера Рандольфа, похоже, нисколько не возмущает главенствующее положение брата, который в силу старшинства рано или поздно вступит во владение громадным состоянием. Он говорит, что скорее расстроился бы, если бы с братом приключилось какое несчастье и наследственные права перешли к нему.
Леди Тансор, мистер Персей и мистер Рандольф стали главными объектами моего пристального внимания в этом доме, куда меня прислали по причинам, пока еще не вполне мне понятным. В общем, я продолжаю ждать и наблюдать, как мне было велено.
Обычно я каждую минуту дня и ночи нахожусь в готовности явиться к миледи по вызову, но нынче вечером меня освободили от всех обязанностей. Я помогла госпоже нарядиться к ужину, а затем получила дозволение заниматься чем моей душе угодно — то есть наслаждаться блаженной передышкой в твердой надежде, что колокольчик в моей комнате будет безмолвствовать даже в течение всей холодной ночи.
Миледи плохо спит и, пробуждаясь от тревожных снов, часто вызывает меня по ночам, чтобы я читала вслух или расчесывала ее длинные темные волосы (предпочтительная услуга), покуда она не начнет дремать. Если заснуть у нее так и не получается, она вскоре опять дергает за шнурок колокольчика, требуя меня к себе.
Порой колокольчик в моей комнате, расположенной двумя этажами выше спальни баронессы, звенит лишь единожды за ночь; а иногда я, полусонная, выползаю из теплой постели и спускаюсь в обшитую панелями господскую опочивальню по пять-шесть раз кряду, изнывая от раздражения и усталости. Но сегодня миледи заверила, что не потревожит меня до самого утра.
Посему, выполнив свои вечерние обязанности, я затворилась в своей комнате с упоительнейшим чувством облегчения. Сперва я удобно улеглась на кровати с намерением почитать новый роман мисс Брэддон (обожаю романы), но мне все не лежалось и не читалось.
В конце концов я отбросила книгу и на цыпочках спустилась в галерею над Красно-золотой столовой залой, чтобы посмотреть, как моя госпожа, в окружении двух своих сыновей, принимает гостей.
Позже, в своей мансардной комнатушке, я записала в Секретном дневнике все свои наблюдения и мысли за минувший день. Вести каждодневные записи вменила мне в обязанность моя опекунша мадам Делорм, стараниями которой я и оказалась в Эвенвуде, в услужении у женщины, чьи четырнадцать гостей сейчас разъезжались по домам в холодной ноябрьской тьме.
II
Собеседование
— В разговоре со мной вы должны будете называть меня «миледи», а не «ваша светлость» — если, конечно, я возьму вас в услужение.
Таковы были первые слова, прозвучавшие из уст моей госпожи, когда меня проводили к ней в покои для собеседования на место горничной.
— Прочим позволяется использовать иное обращение, но вам — нет, — продолжала она. — Надеюсь, вы поняли и запомните мое требование. У меня строгое правило: моя горничная — хотя не многие из них заслуживали такой чести — должна занимать особое положение сравнительно с остальной прислугой.
