говоря, тебе вообще не хотелось с ней говорить. Ты же не просто так выключил телефон в аэропорту, едва успев попрощаться. Так что пусть он лучше пока помолчит.
С каждой бесконечно медленно ползущей секундой жара становилась все сильнее. Уже почти час у тебя по голове сползали жирные капли пота, как будто из крана, который уже никогда не закроется, а футболка скоро будет выглядеть так, будто ее вынули из таза с водой. Отца по-прежнему не было видно.
Ты посмотрел в сторону, на ничейную собаку.
— И что ты по этому поводу думаешь? — спросил ты, но собака не отреагировала, потому что это собака, а у собак есть дела поинтересней, чем отвечать мальчишкам на их дурацкие вопросы.
— Эх, — подумал ты (и произнес это вслух). — Да ладно, забей.
Собака продолжала лениво валяться и почти не шевелилась, но вдруг на секунду приподняла сонную морду и навострила висячие лохматые уши. И едва тебе в голову пришла мысль, что ты ждешь не у той изгороди и в это самое время твой отец мечется в поисках тебя совсем у другого выхода из аэропорта, ты тоже услышал рокот и кашель древнего автомобиля, который медленно подползал все ближе.
— Дела у Эльзы все хорошая есть? — Янис сидел за потертым рулем темно-серого автомобиля непонятной масти в сплошных вмятинах и не сводил глаз с дороги.
Ты сидел рядом с ним на куче желто-коричневого высохшего поролона, который вылез из порванного сиденья. Среди мусора под ногами как раз нашлось немного места для рюкзака.
— Да, все в порядке.
Он кивнул, вдавил педаль газа и обогнал грузовик под аккомпанемент взревевшего мотора.
В машине вы почти не говорили. Если кто-то из вас двоих и открывал рот, то только ради пары слов, чтобы разрушить странную тишину. Ты понятия не имел, что рассказывать своему отцу, так что единственный вопрос, который пришел тебе в голову, — тот же, что задал он, только на чистом нидерландском.
— Что? — переспросил Янис.
— В ресторане все хорошо?
— А!
Он повар, твой отец. Он всегда был поваром. Семь дней в неделю он готовил еду на кухне собственного ресторана (где он, получается, не только повар, но и директор) для туристов, которые в нетерпении занимали столики на террасе, потому что однажды какой-то человек написал в толстом путеводителе по этому острову, что в деревне твоего отца всего один приличный ресторан.
На странице сто девяносто один этого путеводителя, а если быть совсем точным, то примерно чуть ниже середины страницы, сразу над размытой черно-белой фотографией «шеф-повара Яниса Зервакиса и его ресторана „Эльза"» (всё курсивом), где он с немного дурацкой, но гордой улыбкой смотрит в камеру, рассказывается о «национальных блюдах, с любовью приготовленных из самых свежих продуктов». И это, вероятно, означает, что твой отец очень серьезно относится к стряпне.
— С рестораной дела хороший. — Он как будто нарочно менял мужской род на женский.
— Понятно, — ответил ты и подумал о старом путеводителе, который лежал на книжной полке в маминой спальне, сколько ты себя помнил, а может, и еще дольше. Иногда, когда ты оставался один, ты доставал захватанную книжку и листал ее в поисках улыбки шеф-повара Яниса Зервакиса.
Твой отец дважды стукнул по рулю, обогнал очередную машину и сказал:
— Или я должно говорить, можно лучше.
Ты озадачился: так как же все-таки у него дела — хорошо или могло быть и лучше, а он как будто прочитал твои мысли (что, конечно, невозможно, потому что люди не умеют читать мысли) и объяснил:
— Лето приходит, значит, с этой моменты я думаю, все будет мед с молоком.
— Понятно, — сказал ты, и тебе в самом деле все стало понятно.
Что спросить дальше, ты не знал, а твой отец опять уставился на дорогу.
Снова повисла странная скребущая тишина.
— А что Гарри? — раздалось через некоторое время.
— Кто?
— Гарри, — повторил Янис, продолжая смотреть перед собой. — Эта парень Эльзы.
— Ты про Кейса?
— Кейса?
— Ну да.
— Может, так.
Янис посигналил двум козам, которые паслись на обочине и как раз собирались перебежать на другую сторону дороги. Они испуганно повернули головы на резкий звук.
— Он тоже все хорошо?
— Да, — ответил ты. — Нормально.
Янис опять кивнул, как кивал все это время, и разговор снова закончился.
Вы молча ехали дальше в скребущей тишине мимо деревень, по дороге с ухабами и крутыми поворотами. Иногда она просто обрывалась, как будто люди, которые ее строили, вдруг решили все бросить и пойти пообедать, а потом забыли вернуться и продолжить работу. Машина подпрыгивала на камнях и ямах, пока перед ней снова не появлялся асфальт, и тогда тряска прекращалась. Ты то и дело порывался нагнуться, чтобы достать из рюкзака леденец, но тебе так это и не удалось.
Янис вдруг сказал что-то по-гречески.
— Это ты мне? — решился переспросить ты.
Он коротко глянул в твою сторону.
— А кому подумала еще ты?
— Но я не говорю на греческом.
— Так ты моя сына?
Он явно был не из разговорчивых, как и ты, а в остальном большого сходства между вами пока не наблюдалось, и сейчас тебе даже казалось, что этот мужчина рядом с тобой никак не мог быть твоим отцом. А ты — его сыном.
— Эта язык ты не забываешь так, Дьякос, — произнес Янис нечто странное, совсем не похожее на вопрос.
Дьякос. Только один человек в мире называл тебя так. Ты даже не мог вспомнить, чтобы кто-то когда-то произносил это странное имя, и, похоже, ты уже давно выкинул его из головы, но сейчас, когда он его назвал, ты вдруг вспомнил. Ты (то есть Дьякос) объяснил, что очень давно не слышал греческий и не говорил на нем. Янис снова кивнул, и вы опять надолго замолчали.
Машина с чиханием и ревом въехала в деревню. Янис свернул налево, потом еще раз налево, в конце улицы — направо (ты совсем ничего не узнавал) и припарковался в переулке.
— Добро пожаловать, мужчины! — раздался чей-то голос, как только вы вышли из помятой развалюхи.
— Герти, — сказал тебе Янис, как будто ты спрашивал, кто это (ты и не думал этого делать), и как будто это имя все объясняло (вовсе нет).
Ты накинул на плечи рюкзак, а Янис открыл багажник. Он вытащил твой синий чемодан, захлопнул дверцу и поволок чемодан за собой в переулок. Там, посреди улицы между квадратных столиков и разноцветных стульев стояла женщина, которую, видимо, и звали Герти. Она была светловолосой и стройной — хотя, если присмотреться получше, не такой уж
