и если ты доверишься его опыту и связям, уверена, рано или поздно он поставит тебя на ноги.
— Этого я и боюсь, — мрачно буркнула я себе под нос, вспоминая бесконечные серые дни, проведенные в разных «крутых» клиниках, где улыбчивые врачи один за другим обещали мне ровно то же самое, а затем беспомощно разводили руками, лишая очередной надежды.
И всякий раз моя печаль лишь усиливалась.
— Не сдавайся, Флоранс, — взмолилась мама, оценив мое невеселое настроение, — прошу тебя.
Отчего же я упрямилась? Так уверенно настаивала на своем?
Я бы не назвала себя отчаявшейся или сдавшейся, как считала мама, просто мне надоело сражаться. Переезд пошел бы на пользу, вероятно. Но только если б все оставили меня в покое.
Велминтон — более теплый город, чем Бепре, в нем больше свободы и развлечений. В доме отца у меня была бы не только своя большая комната, оборудованная всеми современными удобствами, но и отдельная ванная, и подобранная лично мною «помощница», и доступ к услугам такси, чтобы я могла передвигаться по городу.
Но я-то знала, что Шарлетт хочет отправить меня туда не для того, чтобы меня окружили заботой и любовью. А чтоб отец принял на себя эстафету «лечения меня», заставил силой или уговорами поменять решение.
И вновь начнутся эти бесконечные и раздражающие приемы, консультации, томографии и процедуры… которые ни к чему не приведут, но покоя точно лишат. При одной мысли о них меня тошнило.
Было в моем сердце и что-то еще, какая-то таинственная связь с Бепре, которую я не помнила, но исподволь до сих пор чувствовала.
Идея о смене места жительства пугала так сильно, словно Велминтон находился на Луне, и переехав отсюда, я потеряю нечто очень важное, никогда не раскрою загадок прошлого. Я должна была жить здесь. Ничего не могла с собой поделать — меня обуревал дикий страх перед переменами.
Доктор Генье говорил, что эта фобия — еще одно следствие аварии. И постепенно пройдет.
Резко развернув коляску, я покатила в свою комнату, находящуюся теперь на первом этаже ради моего удобства.
Хотя я и не могла вспомнить, что жила раньше наверху, но знала со слов матери об этом. Маленькая и тесная коморка с минимумом вещей, даже шкаф пришлось вынести в гостиную, чтобы поместилась мое инвалидное кресло.
Но я не жаловалась: в каком-то смысле небольшой размер создавал романтику и уют, и я чувствовала себя здесь, как в удобной норке, где легко можно спрятаться от бурь и трагедий внешнего мира.
— Доктор Генье сказал, что память восстановится, только если я буду находиться в знакомом месте, — заявила я твердо, не собираясь повиноваться воле матери, желающей избавиться от надоевшей дочери, которая была трудным подростком и до аварии, а теперь и вовсе превратилась в ворчунью.
Шарлетт пробормотала мне вслед тихо и угрюмо: «Может, было бы лучше не вспоминать…», но я не была уверена в точности расслышанной фразы.
Как можно желать дочери жить в забытьи? Без воспоминаний моя искалеченная жизнь не имела никакого смысла…
Я превратилась в белый лист, на котором кровавыми буквами написано только два слова: «автомобильная авария». Лица без имен, девушка без прошлого — я больше не была Флоранс Пайни, я стала кем-то другим, только-только начинающим жить.
Вот только жизнь эта была совершенно бесперспективной…
Глава 2. Гость на пороге
В основном я читала. Было что-то полезное в потере памяти — я открывала сюжеты старых книг заново. Но все остальное исчезло безвозвратно: родители, друзья, годы жизни, привычное окружение.
Я словно родилась заново, но уже взрослой. И… не такой целой. Как разбитая ваза, которую, как могли, склеили, но она никогда не будет прежней.
Я даже не знала, смогу ли когда-то вернуться в школу, закончить университет! Попытка случилась: спустя несколько месяцев реабилитации, когда мы вернулись домой, мама настояла, чтобы я продолжила обучение наравне со всеми. По ее мнению, это «вытащило бы меня из депрессии».
Все вышло ровно наоборот: оказалось, одноклассники недолюбливали меня и до автокатастрофы, а теперь получили шанс отомстить за все нанесенные обиды.
Не знаю, что я им сделала в прошлом, и почему они так сильно на меня злились, но они устроили мне настоящий бойкот, превратив учебу в пытку.
В конце концов я не выдержала невыносимой обстановки и отказалась появляться на уроках, невзирая на то, что пришлось выдержать несколько серьезных скандалов с Шарлетт.
О работе речи тоже не шло. О семейном счастье не было смысла думать. Мать и доктор Генье могли сколько угодно убеждать, что даже инвалиды находят возможность приспособиться и существовать в этом мире, но я понимала, как жалко это звучит.
Разумеется, я найду себе какое-то занятие, но это не будет ни что из того, чего бы мне действительно хотелось.
Мое будущее стало таким же пустым, как и прошлое. Я не унывала и не впадала в отчаяние, у меня не было даже зачатков депрессии, но я смотрела на вещи реалистично и не позволяла себе мечтать о том, чему не суждено сбыться.
Только я взяла в руки книгу, на двор заехала машина. Тут же хлопнула входная дверь — это Шарлетт поспешно выскочила на улицу, встречая гостя на пороге.
С растущим изумлением я прислушивалась, как вместо приветствия она начинает ругаться. Полностью перепалку не могла разобрать, но уловила отдельные фразы, в основном «ты виноват», «не позволю» и «убирайся».
С любопытством я подкатила коляску к окну, но подоконник для меня был высоковат, и я не могла увидеть крыльцо. Как это раздражало! Зато отсюда было лучше слышно.
— Пожалуйста, Шарлетт, дай мне с ней поговорить, — голос оказался мужской. Взрослый и низкий, он полон был признания вины, мольбы и печали.
— Исключено! Она только-только оправляется, и я не хочу, чтобы она снова страдала.
— Встреча с друзьями пойдет ей на пользу.
— Я в этом сомневаюсь, учитывая, как ты с ней поступил. Уходи, не желаю тебя здесь видеть.
— Ну, пожалуйста, Шарлетт, всего один разговор! Я сожалею о своей ошибке, но прошу тебя, позволь хоть раз увидеть ее. Я не хотел причинять боли. Может, если она на меня посмотрит, то вспомнит что-нибудь…
— А может, и не стоит ей вспоминать, — сказала, как отрезала, мама. — Ты ведь понимаешь, о чем я.
— Ты не пустила меня в больницу, и я это принял. Но теперь-то ей намного лучше, позволь нам уже увидеться! Она все время сидит одна — ты считаешь, это нормально? Ей нужен друг, так
