бревен для отопления вокзала. Все сотрудники на добровольно-принудительных субботниках и воскресниках вручную эти дрова пилили, кололи и складывали в огромную поленницу. Дров хватало на весь следующий год. Наравне со всеми я принимал участие в этой работе. Как-то мы попросили прислать дополнительно полувагон дров для семей железнодорожников. Прислали за наши деньги кривые, уродливые бревна из осины и березы. Мы их выгрузили, разложили на равные кучки, по справедливости. Себе я выбрал самую плохонькую кучку, как-то неудобно было брать хорошие бревна. Порезал и переколол дрова и себе, и старикам соседям.
Кабинет на станции у меня был угловой с тремя большими окнами. У окна, еще, наверное, с царских времен, стоял стол, покрытый зеленым сукном, по периметру кабинета — стулья. На столе — настольная лампа с зеленым абажуром, как у всех больших начальников. Здесь я проводил ежедневные планерки, беседовал с сотрудниками и посетителями. Здесь же проходили партийные собрания, в парторганизации, насколько помню, было 12 или 13 коммунистов. На собраниях сидел у стены. Меня заслушивали каждый раз по вопросам повестки дня собрания. Такие собрания каждый раз проходили в истерично-пафосном, резком и непримиримом тоне по отношению ко мне. Секретарь парторганизации из обычно улыбчивого и спокойного стрелочника превращался в прокурора, следователя и сотрудника НКВД. Я был терпелив и делал все, что требовали. Только удивляло, что я же комсомолец, беспартийный, а с меня жестко спрашивают, как с коммуниста. Вызвали в Алапаевский районный комитет партии и предложили вступить в члены партии. Отказался, не считал, что достоин. Сослался на молодость.
Еженедельно мне было нужно заслушивать отчет билетного кассира, она же была и бухгалтером. Высокая грузная женщина приносила большую пачку копий бумажных и картонных билетов и разных ведомостей. На каждом билете и в каждой ведомости я как начальник станции должен был расписаться. Это был мучительный и ненавистный труд. Один раз попытался уклониться, как мне казалось тогда, шутливым образом: посетители и сотрудники терпеливо сидели перед дверью кабинета и ждали, когда выгляну и позову; я выглянул из кабинета и сказал, что приму кассира через пять минут; а сам вылез в окно и, обойдя здание, вошел в зал для пассажиров, подошел к своему кабинету. Кассир от изумления вскинулась и посмотрела на меня огромными глазами. Как ни в чем не бывало, я попросил ее зайти с отчетом. Пока я подписывал бумаги, она все время качала молча головой, но от вопросов удержалась.
Обдурили пару раз, как «пацана»: приехал начальник строящегося недалеко от станции санатория «Самоцвет» на грузовой машине с мужиками. Как-то странно, уходя от прямого взгляда, попросил в долг 6 кубометров дров, с возвратом. Я разрешил, они быстро нагрузили свою машину дровами. Больше я их никогда не видел.
Недавно посмотрел в интернете на современное фото вокзала. Перед ним — заборчик с квадратными кирпичными столбами. Незадолго до своего призыва в армию (меня призвали на «срочную» службу), я закупил все необходимые материалы для строительства заборчика, нашел исполнителя. Скромного и порядочного с виду. Договорились о сумме по итогам работы, после строительства забора. Снова обратил внимание, что мужчина в глаза не смотрит, а вбок, но тогда не насторожился. Работник сделал несколько столбов, квадратных, кирпичных, и попросил выдать аванс. Дал ему деньги без расписки. И его я больше не видел…
Каждую субботу все сотрудники станции мылись в общей бане. Топили ее поочередно. Каждый старался топить жарко. Мылись посменно, сначала мылись мужчины. Поддав пару, неистово хлестали друг друга вениками и потом бегали по снегу вокруг бани, дурачились. Умывшись, поодиночке, трезвые, уходили домой отдыхать. О посиделках с выпивкой и закуской, как сегодня, даже не думали. Очереди мыться ждали еще женщины с детьми.
Через несколько километров от станции, пройдя через сосновый бор с духовитым ароматным воздухом, можно было попасть на большой, ровный склон берега реки Реж. На этом склоне собирались по праздникам все жители нашего поселка Самоцвет и праздновали семьями. Народу собиралось много, несколько тысяч. Выпивали, шутили, пели любимые песни, которые волнами подхватывали все. Чувствовали себя равными, свободными товарищами и братьями.
Моста через реку тогда не было. Летом в этом месте реку Реж переходили вброд. На том берегу, в селе Аромашево, стояла огромная скала с большой площадкой наверху и развалинами церкви. Там тоже по праздникам собиралась огромная толпа, пили, ели, пели песни. И каждый год случался в этом месте фатальный случай. Неосторожно подходил к краю скалы человек, всегда мужчина, поскальзывался, летел вниз и разбивался насмерть.
Потом приехала из Белоруссии моя старшая сестра Люда с мужем и сыном. Устроилась дояркой в совхоз в селе Аромашево, и мама переехала к ней, тоже стала работать дояркой на ферме. Тогда я частенько бывал у них в гостях.
Работа доярки очень тяжелая. Три дойки в день, в группе у каждой доярки 24 коровы. В моем детстве в 1952-56 годах мама тоже работала дояркой в колхозе имени И. В. Сталина в Калининградской области, где мы были переселенцами. Я приходил к ней на ферму, помогал убирать навоз. До сих пор запах коровьего навоза мне родной, а если еще и с дымком из бани на дровах, то это запах Родины. В детстве на ферме мама наливала из полного бидона мне кружку парного молока, и я этим молоком с куском хлеба наедался до отвала. Молоко было ароматное, теплое, жирное, с пенкой. Сегодняшнее, магазинное совсем на молоко моего детства не похоже.
Муж сестры Люды Виктор тоже работал дояром. Помню его рассказ, как они вдвоем с мамой помогали корове родить теленка. Целый час мучились, пока тащили его за ноги из коровы. Все кончилось благополучно, отелилась.
Виктор был «тюремщик», отсидел в лагере два года за хулиганство. Был он настоящим русским буяном, грубым, невоспитанным сельским драчуном. Он не матерился, он со всеми просто разговаривал матом. Ему постоянно было скучно дома, иногда он специально ходил к сельскому магазину, чтобы выпить и подраться с кем-нибудь.
И с животными у него были свои отношения… Люда и мама, когда приходили в коровник на дойку, долго мыли каждой корове вымя теплой водой, давали кусочек хлеба с солью. И только потом садились рядом с ней на перевернутое ведро и доили.
Виктор же в кепке и с неизменной «Беломориной» в зубах подходил к корове и матом орал ей: «Стоять!!». Для острастки бил сапогом в коровье пузо. Корова съеживалась и начинала мелко дрожать от страха. Он садился и, не помыв ей вымя, принимался доить. Некоторые
