хорошо вспоминал полудиких собак, сражающихся за сухое печенье, которые они брали у умерших людей в пакетах, и удивлялся: «Что мы делали там реально, не понимаю? Две цивилизационные нации — Британия и Германия — сражающиеся за наши жизни». В итоге он обобщал: «Почему мы сражались в этом аду, я сейчас уже не знаю». В последнее время всё больше людей по-прежнему думают о войне. Они думают, что выиграют в этой бойне, но все это имеет место из-за чисто узко национальных и империалистических интересов[3].
Сегодня не связывают религию с духовностью, за исключением тех стран, где окна закрывают туалетный бумагой и призывают вспомнить Божественную справедливость, когда отправляют молодых людей на войну, как на убой. Каждая сторона цинично вспоминает Бога, когда это нужно их националистическим интересам. Совсем отчаявшись, Д. С. Сквайр выражал свое чувство стихами:
Бог слышит боевую готовность народов петь и кричать:
Бог наказывает Англию! «Боже спаси короля!»
«Боже правый!» «Боже мой!»[4]
Но такое вполне мирское рассмотрение дела невозможно приложить к пониманию настроений эпохи и мотивациям государственных политиков. Для современных энтузиастов войны важнее всего не сам мощный образ, который изобразил Гарри Патч спустя 90 лет после известных событий, а то, как в этом ретроспективном взгляде прослеживается внутренний конфликт с самим собой. В последние годы историки этой Великой войны уделяют особое внимание непосредственным ее участникам, пытаясь понять их, а также, почему они были готовы так долго выдерживать страшные условия; самым большим сюрпризом для них явилось тщательное отражение многих отношений, связанных с элитной пропагандой.
Даже когда солдаты писали в дневниках и журналах, они не стремились обратить на себя внимание, они выражали очень стандартные взгляды о Боге, о стране, о добродетели, зле. Слова обыкновенных британских солдат показывают, что они верили только в то, что защищают в войне правду и помогают Бельгии. Немецкие и французские солдаты аналогично нуждались в маленькой вере, побуждающей видеть им войну как отчаянную защиту национального выживания, в то время как в письмах простых русских солдат регулярно утверждается их вера «в царя и Отечество». Судя по обильным доказательствам из писем и дневников солдат, широко демонстрируется религиозное мировоззрение, которое регулярно отсылается к христианской вере и идеям. Они прибегают обычно к библейскому языку и концепциям — приносить себя в жертву. Еврейское меньшинство в соответствующих армейских силах обратилось к своим собственным религиозным традициям[5].
Вопреки светской легенде, религиозные и сверхъестественные предметы проникнуты военной риторикой, и у всех сторон они имели популярность, несмотря на заявления официальных церковных лидеров. Если война представляла исторический триумф модернизации и подъем стран «управляемых научными принципами», то эта же модернизация также коснулась религии, мистики, милленаризма и даже магии. В дискуссии о Великой войне до настоящего времени регулярно используются такие понятия как «Армагеддон» и «апокалипсис», правда, всегда в метафорическом смысле. Но без признания повсеместной веры в эти концепции с их оригинальными сверхъестественными предметами, история будет неполной. Как замечал Салман Рушди, «иногда легенды делаются реальностью, и больше используются, чем факты»[6].
Первая мировая война была религиозным событием в том смысле, что в подавляющем большинстве христианские народы, которые воевали друг с другом, рассматривали ее как священную войну, как мистический конфликт. Религия имеет значение для понимания войны, прежде всего для понимания того, зачем почему люди шли на войну, что они надеялись достичь с помощью войны и почему они остановились именно на войне. Ни в Средневековье, ни во времена Реформации, а в эпоху самолетов и пулеметов большинство мирового христианства нуждалось в священной войне, которая унесла более десяти миллионов жизней.
В эпоху подавляющей массовой пропаганды и зарождающихся глобальных СМИ народы не могут тратить годы на распространение идеи священной войны, которая не имеет такого эффекта, как это было раньше у разных народов. Часто такая идея имеет разный резонанс, чем это ожидается вначале. Вследствие войны воспламеняется глобальная религиозная революция. Именно поэтому этот сугубо европоцентристский конфликт послужил в долгосрочной перспективе трансформации не только главных христианских военных наций, но также и других больших религий, особенно иудаизма и ислама. Он разрушил глобальный религиозный порядок, который превалировал в предыдущие полтора тысячелетия и доминировал на большей части земного шара. Мировая война изменила религиозную карту мира, как мы знаем это сегодня.
Священная война
Понятие «священная война» знакома достаточно хорошо в истории, но правомерно ли описывать события 1914 г. как святую войну — так же, как средневековые крестовые походы описывались европейскими летописцами в XVI–XVII столетиях? Скорее всего, надо предполагать, что причиной Великой войны был жестокий материальный конфликт, в основе которого лежало соперничество великих держав, экономические претензии и имперские амбиции.
Аналогия с крестовыми походами поучительна, потому что в те ранние времена можно найти много причин для кампаний, объясняемых существующей религиозной идеологией. В зависимости от интеграции мы можем также предположить, что крестоносец воевал из-за земли, демографического давления или желания уйти от ограничительных государственных механизмов. Очень многие бойцы воевали просто из-за жадности или потому, что более сильные соседи заставили их участвовать, а они даже не подозревали ни о каких весомых проблемах, мотивирующих это святое дело. Однако большинство ученых удобно объясняли войны религиозными причинами, признавая их за ценность; они утверждали, что христианские войны действительно благословлены свыше, как борьба против врагов своей веры. Но это, безусловно, верно лишь для правящих элит. Совсем другие аргументы делают их далекие потомки на старте XX в. — они даже иногда хвастаются своими архаичными титулами крестоносцев[7].
Проблема состоит в определении критичности. Говорить о священной войне недостаточно, надо также найти тех национальных лидеров, которые будили своей благочестивой риторикой и утверждали, что Бог увидит народ и поведет его к справедливой виктории. Вместо этого есть только государства-участники, которые имели лишь очень близкий неофициальный альянс с конкретной религиозной традицией, а органы государства и церкви однозначно и неоднократно объявляли религиозный характер конфликта. Не просто кстати, а своевременно и вполне серьезно центр официальных заявлений и пропаганды объявлял, что война ведется воюющими во имя Бога и для Его славы, и такие заявления пронизывали СМИ и органы массовой культуры. Кроме того, они отождествляли государство и его вооруженные силы с агентами Бога. Продвижение дела нации и ее интересов всегда неотделимо от поощрения и защиты со стороны Бога, как причины (в христианском контексте) или Его провидения в Его Царстве на земле. Государство не препятствовало говорить о конфликте, используя религиозные термины. Нецелая свои требования открытыми, каждый участник в этой пропаганде преследовал свои цели
