Так что Уланов лениво продвигался вдоль прилавка, безвсякого интереса разглядывая хлам. И вдруг встрепенулся, протянул руку:
— Девушка, гитару покажите…
— Она игрушечная, — честно предупредила девушка,развернувшись, впрочем, к полкам.
— А все равно, — сказал Уланов, включая своюобаятельную улыбку номер пять.
Взял инструмент, повертел, присмотрелся. Действительно, нанастоящую гитара не тянула: длиной даже менее шестидесяти сантиметров, вкруглой прорези под струнами виден пожелтевший ярлык: игрушка «гитара», ценавосемь рублей, Нижнечунская мебельная фабрика, клеймо технического контроля…
И все же это была самая настоящая гитара, только вминиатюре, покрытая кое-где чуточку облупившимся, светло-коричневым итемно-коричневым лаком, пусть и только с четырьмя колками. Струны, конечно,оказались невероятно расстроены, Уланов их подладил, насколько можно было,прошелся по ним ногтем большого пальца. Ну игрушка, конечно, однако ж бренчит,как настоящая.
Продавщица, наконец-то попав под обаяние улыбки номер пять,тоже улыбнулась вполне приязненно:
— Умеете…
— А то, — сказал Уланов, прибавив обаяния еще напару делений. — Могем, хошь и сиволапые.
Глянул девушке в глаза затуманенным взором солистацыганского хора, тронул струны и задушевно, тихонечко начал:
Ах, как звенела медь
В монастыре далече,
Ах, как хотелось петь,
Обняв тугие плечи.
Звенели трензеля,
И мчали кони споро
От белых стен Кремля
До белых скал Босфора…
Игрушка и есть игрушка, но все же получалось неплохо.
— А что такое трензеля? — спросила продавщица снекоторым интересом.
— А это на уздечке такие железные штучки, —ответил Уланов, опуская гитару. — Звенят и звякают…
Продавщица улыбалась уже заинтересованно, и в прежниевремена Уланов непременно завел бы разговор про телефончик — девочка былахороша и, судя по взгляду, одинока. Но с некоторых пор подобные стремления былиуже неактуальны. Поэтому он улыбку погасил и спросил деловито:
— Почем стоит?
— Шестьсот рублей, — блондиночка с явнымсожалением переключила себя на товарно-денежные отношения.
«Ну, извини, малыш, — воскликнул про себяУланов, — ну что поделать, у меня ж теперь Инга, у меня насовсем Инга, вотведь что…»
Он достал бумажник, расплатился, отмахнулся от чека и вышелна улицу, взял гитару за гриф, примостил на плечо. Ну, в точности как вшестнадцать лет, Вовик, ага…
И неторопливо двинулся дальше по улице, порой ловя краемглаза удивленные взоры прохожих — удивление, конечно, было вызвано негитарой на плече, а ее малыми размерами.
«Ну и ладно, — подумал он благодушно, когда шустраябабуля уставилась на него вовсе уж пораженно. — Я клоун, я белый клоун, яэтой песенкой навеки коронован…»
Остановился и мягким кошачьим движением переместился влево,к продавщицам цветов. Ближайшая тетушка отреагировала моментально:
— Гвоздички, молодой человек?
Уланов поджал губы. Алых гвоздик он, как и многие, терпетьне мог. В жизни таких, как он, алым гвоздикам отводилась строго определеннаяроль, век бы их не видать. Профессиональная деформация личности, да. Своймирок, где что-то совсем не так, как в большом окружающем мире, что-то чуточкуиначе, и вообще…
Он взял три белые астры, шикарные, размерами, право слово, скулак Тошки Черепанова, добавил к ним, в серединку, две веточки желтоватыхгладиолусов, подумал и присовокупил две красные розы. На его взгляд, икебанаполучилась не самая худшая.
Направился к скамейке и вольготно на ней разместился,пристроив цветы на коленях, а гитару рядышком. Владимир Петрович Уланов, майори кавалер орденов, был доволен жизнью, а это с человеком далеко не всегдаслучается.
Потом довольство жизнью резко подскочило на полциферблата,потому что появилась Инга, обворожительная в цокоте каблучков, в ореоле летящихволос, и это была его девушка, целиком и полностью, и даже будущая мать егоребенка, вот ведь, сограждане, радость-то!
Но со скамейки он не подорвался, как школьник, хотя ихотелось, встал достаточно степенно, цветы вручил, в щечку поцеловал,ухитрившись цепким профессиональным взглядом окинуть ее фигурку и в который разлегонько изумиться: вроде и все есть, и ничегошеньки еще не заметно…
— Пойдем?
— Нет, посидим. — Инга уселась на скамейку,покосилась на миниатюрную гитару. — Это что?
— Это гитара такая, — сказал он безмятежно, —про которую зря думают, что она не ударный инструмент. Ты что хмурая?Что-нибудь… — он показал глазами на ее талию без малейших признаков состоявшегося.
— Да нет, с чего бы?
— Тогда?..
— Настроение плохое.
Он прекрасно все понимал, но, надеясь, что причина все жедругая, осторожненько поинтересовался:
— А отчего?
— А оттого же, — сказала Инга с выражением лица,подтвердившим его худшие подозрения. И, для пущей наглядности, очевидно, целыхтри раза легонько потыкала пальцем себе в живот. — Говорили уже, а? Абортделать поздно, скоро будет заметно, и начнется все сопутствующее… Ты уж внесиясность. Если от винта, то я собралась и самостоятельно пошла жизнь как-тообустраивать…
— Я тебе покажу — от винта… — сказал Уланов тихои серьезно. — Какое тут может быть — от винта… Мы что, не обговориливсе? Я тебя люблю. У тебя мой ребенок.
— А у тебя — штампик в паспорте, — сказалаИнга, полуотвернувшись.
Ему было неловко, стыдно и мерзопакостно — из-за того,что сломать ситуацию пока так и не удавалось.
— Зая, я колочусь, как рыба об лед, — сказал оннасколько мог убедительно, держа в ладони ее теплые пальцы. — Я уже всеиспробовал, кроме физического воздействия. Правда. Она ни в какую на развод несоглашается. И квартира ей не нужна, и ничего ей не нужно, из чистой вредностибарахтается, чтобы кровушки попить и нервы помотать, насколько удастся. Попринципу классика: так не доставайся ж ты никому. Я все это обязательно поломаюв самом скором времени, в конце-то концов, если нет детей, дело гораздо проще,и не сможет она меня всю жизнь держать на штампике… Но время потребуется… Чутьпотерпи. Я же тебе слово давал, я и думать не хочу, что ты мне не веришь…
— Да верю я тебе, — сказала Инга, все так жеотворачиваясь. — Но время-то идет, мать скоро заметит, расспросы пойдут…
— А ты меня вперед выдвини, — сказал Улановрешительно. — Пойду и поговорю. Все как есть. Объясню, что загвоздки тутчисто технические, вопрос времени… Сама говорила, что мать у тебя умная. Чтонеобычного-то? В жизни бывает и замысловатее, да еще как… Ну что ты, малыш?
