— Дев здесь! — заявила она. — Найти дев. — Она снова вспомнила свое видение. — Больш мокр. Есть рук.
Молодой человек встал.
— Руж? У меня их нет, — совершенно спокойно сказал он птице. — Если бы у меня было оружие, карабин или даже меч, я бы убил их за то, что они убили ее, всех троих.
— Есть рук! — раздраженно повторила птица. — Дев был.
— У меня нет, — запротестовал молодой человек, — и я не забыл Лили. Я никогда ее не забуду.
— Есть рук! — Потом что-то такое, что она не собиралась говорить: — Твой крюк.
— Ты имеешь в виду это? — Удивленный, молодой человек осмотрел жестокий стальной крюк на конце шеста; осмелев от голода, птица взлетела и схватила красный кусок говядины, который он повесил на сук.
— Хотел бы я знать, где он сейчас, — прошептал себе молодой человек. — Несколько. Бульдог. Куница. Хотел бы я знать, где они все сейчас?
Он отвернулся от пруда, и птица (помня о сандвиче, все еще лежавшем у него в кармане) последовала за ним, неся в клюве кусок полусырой говядины и время от времени останавливаясь, чтобы клюнуть его.
Начался дождь. В дотоле безмолвном пруду, где Лилия ждала под водой с образцовым терпением мертвеца, первые крупные капли разорвали воду, как дробь. Вдалеке прогремел гром. К тому времени, когда молодой человек и птица добрались до сырых новых улиц и наспех возведенных домов, дождь стал проливным. Сплошные струи серебряного ливня превратили улицы в сочащуюся грязь, ветер уносил эти струи в то же самое мгновение, когда они появлялись, и через секунду или около того заменял их новыми, из других мест, более красивыми и более жестокими, чем их предшественники.
Они переходили от дома к дому, птица искала укрытия под каждой низкой, нависающей крышей, но только для того, чтобы отчаянно перелететь под следующую, когда молодой человек двигался дальше. Когда сам молодой человек стоял под карнизом у двери или окна, птица садилась ему на плечо, грязная и мокрая, лелея смутные надежды на еду и огонь, и изо всех сил старалась объяснить:
— Плох муж. Куда идти? Плох муж!
— Вот один, — прошептал молодой человек, указывая пальцем. В двадцать втором окне (а может быть, и в сорок третьем) виднелись трое мужчин и женщина, сидевшие за грубым столом, на котором среди разбросанных игральных карт стояли три темные бутылки и пять дешевых стаканов с вином.
— Это Куница. С ним Саранча и Златоглазка. Они братья. Я думаю, что женщина — Левкой.
Птица только встряхнулась, расправила черные крылья и распушила перья в попытке стать если не сухой, то хотя бы чуточку менее мокрой.
— У Златоглазки есть карабин. Видишь вон там, в углу? У всех них есть ножи, даже у Левкой. Если бы я сейчас ударил багром Куницу, они бы вышли и убили меня, и... — За вспышкой, которая могла бы показать его напряженные черты тем, кто сидел внутри, — если бы кто-нибудь из них смотрел в окно, — последовал раскат грома, который смел его последние слова.
— Я собирался покончить с собой, — голос молодого человека был неестественно ровным, — как только найду тело Лилии и присмотрю, чтобы его достойно похоронили.
— Плох, плох.
— Да, так — было. — Улыбка тронула его губы, превратившись в широкую ухмылку. — Я бы убил не того человека, не так ли? Но сегодня ночью я убью и Куницу, и себя. Птичка, тебе лучше убраться с дороги, пока Златоглазка не начал стрелять.
Стальной крюк врезался в окно. Куница успел только резко дернуть головой, наполовину повернувшись на стуле, как острие вонзилось ему в загривок.
Оно не перерезало ему позвоночник или яремную вену; не было страшного потока крови, как бывает, когда перерезают эти вены (на самом деле это артерии); но оно пронзило толстые мышцы, глотку и трахею, и вышло из передней части его горла после того, как разрушило его гортань.
Куница рывком был поднят с места, и его неудержимо потащило к окну. Казалось, прошла целая вечность, а на самом деле, возможно, целые полсекунды, прежде чем он уперся обеими руками в стену.
— Хорош крюк! — воскликнула черная птица, качая головой.
Показались голова и шея Куницы, теперь уже сильно кровоточащие. За ними последовали его плечи, более мягкие и податливые, чем представлялось возможным до крюка. Нож он держал в правой руке и, казалось, надеялся — может быть, даже намеревался — ударить им молодого человека, когда тот появится.
Но сил ни на что подобное у него не осталось. Молодой человек уперся ногами, насколько это было возможно на затопленной улице, напряг все тело, ожидая свинцовую пулю из окна или входной двери, и изо всех сил рванул, увлекая умирающего Куницу за нависшую солому под проливной дождь; наконец тело вывалилось в окно под оглушительный раскат грома и растянулось на земле, корчась в грязи. Алые струйки крови текли из его открытого рта, но их тут же смывал серебряный поток.
— А теперь, — сказал молодой человек черной птице под карнизом, — они выйдут и убьют меня, и я буду с ней.
Никто не вышел из парадной двери, и молодой человек не смог собраться с духом, чтобы заглянуть внутрь через разбитое окно.
В конце концов он опустился на колени в грязь и взял нож из безвольной руки Куницы.
— Этот нож убил ее, — сказал он птице. — Я собираюсь бросить его в этот пруд. — Он помолчал, покусывая нижнюю губу, пока воображение рисовало ему нож, погружающийся в воду и, случайно, вонзающий свое длинное острое лезвие в горло Лилии.
— Но не раньше, чем я вытащу ее оттуда.
— Нож хорош, — объявила птица, которая вовсе не собиралась этого делать. Сама по себе она призывала к ненасилию: — Не резать!
Молодой человек не обратил ни малейшего внимания ни на одно из этих замечаний, а может быть, и не расслышал их. Маленьким перочинным ножичком он разрезал ремень мертвого Куницы. У него самого ремня не было, но он сунул нож в ножны, которые взял у Куницы, и засунул ножны за пояс своих промокших брюк, за правое бедро.
Высвободив крюк, он выпрямился. Секунду или две он стоял и ждал, глядя на разбитое окно, которое потемнело.
— Они не выйдут, — сказал он птице и тихо засмеялся. — Они боятся меня больше, чем я их, по крайней мере сейчас.
Медленными большими шагами он пошел по залитой дождем улице, каждый шаг заканчивался по щиколотку в грязи и воде.
— Теперь мы охотимся на Сервала, — пробормотал он, отходя от дома с разбитым окном и думая, что птица последовала за ним. — На самом деле мы всегда охотились на Сервала.
Птица уже проглотила правый глаз Куницы и как раз извлекала левый, так что почти не обратила на него внимания.
Она настигла молодого человека у входа в таверну, нырнув с высоты дымохода и мокро шлепнувшись ему на плечо. Трое пьяных мужчин, чье присутствие в дверях мешало ему войти, окружили его, чтобы посмотреть на птицу, и он смог пройти сквозь них, войдя в атмосферу тепла и дыма, сильно пахнущую пивом.
