Я снимаю наушники и выключаю свой плеер. Я сажусь и вытираю лицо от пота. Дмитрий не предоставляет информацию за спасибо. И то, что меня держат с ним в одной камере, некоторого рода наказание. Он, конечно, опасный, но не для меня.
Парни внутри, как собаки. Они принюхиваются, как только видят тебя, и тут же решают, могут ли тебя нагнуть.
Когда ты в тюрьме, никому нельзя рассказывать свое личное дерьмо, иначе не выжить.
Дмитрий усердствует, чтобы стать лучше благодаря образованию, ну, или, попросту притворяется. Его можно понять. Если он будет продолжать в том же духе, то ему скостят срок и выпустят по УДО. Там, снаружи, у него есть семья, его мать все еще верит, что он невиновен.
У меня другая ситуация, что бы я ни сделал, мое пребывание здесь ничто не облегчит. Если тебя обвинили в убийстве троих парней с особой жестокостью, считай, тебе конец. Девять лет торчать в тюрьме. Это моя жизнь, моя реальность.
Арсения Валерьевна.
Прошло четыре года, я до сих пор её помню. Этот взгляд глубоко засел у меня внутри.
У нее миловидные черты лица, как у куклы или типа того, а каштановые волосы забраны в пучок, как у чертовой библиотекарши. Девочка слишком мала.
Она из того вида девушек, на которых никто не смотрит, но я посмотрел. Я видел, как она отвернулась. Представил, как сжимаю ее каштановые волосы в кулак и трахаю ее лицо.
«Я знаю, что ты наблюдаешь за мной, — подумал я. — Смотри внимательнее, детка».
Мне всегда говорили, что я привлекателен. И женщины. И даже мужчины. И я всегда ненавидел это.
В трюме есть все что тебе нужно. Всё лезут к тебе с вопросами, требуют от тебя душещипательную историю, нет у меня нечего и не было. Я никогда не раскрою свое прошлое, все равно мне никто не поверит, даже если я решусь рассказать.
Я опускаюсь на руки для отжиманий. Пять подходов по сотне раз, а затем приседания. Чертова тюрьма переворачивает естественный порядок вещей.
Я живу чувством падения. Иногда я просыпаюсь посреди ночи с поднятыми руками, защищаясь от того, чего нет. Уже долгое время никто не причинял мне боли, и я намерен оставить все так, как есть.
Я не могу находиться в четырех стенах, ненавижу потолки, а решетка… черт побери, у меня на нее гребаная аллергия.
Первую неделю я провел в психушке. Меня трясло и рвало. Хреновые времена. Тогда общественный защитник — он, кстати, был хорошим парнем — поднял шумиху по этому поводу, и меня перевели в психушку.
Правда, стало только хуже. Они все время накачивали меня лекарствами, я даже не мог ясно видеть, не мог остановить ночные кошмары. Больше, чем быть взаперти, я ненавижу быть под действием лекарств. Так что я реально работал над своей психикой, отрабатывал техники дыхания, разговаривал и тому подобное.
Дверь камеры открывается канвой стоит и смотрит на меня.
— Заключённый 5582, на выход — прогремел его голос.
Вот так вот, теперь у меня не имя, а четыре цифры.
Я встал и вышел из камеры лицом к стене. Обычное дело, множество раз это проходил.
— К тебе гости, в первые за четыре года — сказал он.
Я покачал головой и проговорил:
— Я никого не жду.
Он злобно ухмыльнулся. Он наклонился ко мне, его толстое, блестящее лицо застыло всего в паре миллиметрах от моего:
— Естественно. Если что нибудь выкинешь, на месяц загребешь в карцер.
Карцер моё второе жилье. Тяжелая решетка закрывается позади меня с лязгом. Звук отдается даже в моих костях. Ряд последовательных механических щелчков намекает на хорошую систему безопасности под черной железной пластиной. Со зловещим гулом загорается маленький зеленый огонек над решетчатой дверью.
Мы входим в комнату для допросов. Спиной к стене стоит мужчина в костюме.
— У вас есть час — говорит он
Какого хрена я здесь делаю!?
— Как тебе живётся в тюрьме — раздался голос — так же как на воле или по другому?
Мужчина обернулся. Он был молод, но уже источал силу и волю.
— Тебе так интересно? — погрозил ему пальцем, но затем улыбнулся, словно гордый родитель, который любит пошутить — могу помочь.
— Не стоит, Максим — заверил меня мужик.
— Макс — я его поправил — что нужно тебе от такого как я?
— Я изучил твоё досье — он нахмурился — ты мне понравился.
— Правда? — я изогнул бровь.
— Не в этом смысле придурок — ответил он.
Что-то здесь явно не так.
— У меня к тебе деловое предложение — он кинул на стол пачку сигарет — нам стоит это обсудить — четко проинструктировал он.
— Слушаю — Я закурил впервые за четыре года — что тебе нужно, от такого как я?
— Я хочу тебя в свою команду — он сел рядом — с твоим умом. С твоим навыками. У тебя будет все, свобода и жизнь, все как ты любишь.
Реальность стала слишком реальной. Или недостаточно реальной. Я уже ни в чем не был уверена. За четыре года жизни в тюрьме, и изощрённой лжи все совсем запуталось. Жизнь была сущим дерьмом. А это походило на рай.
— Я не понимаю… — замолчал. Я не знал, что сказать. Не спеша докурил. Взъерошил пальцами волосы. Я был под большим впечатлением.
— Я тебе дам время подумать — мужчина встал, скрестив на груди и широко расставив ноги, и пристально смотрел на меня — ты выйдешь по УДО. Будешь под моей защитой, но вдруг что нибудь не так, ты обратно сядешь.
Я никогда не гадил там, где спал. Блядь. Что делать. Что делать. Я решил, что самым оптимальным вариантом будет согласиться над его предложением. Я не знал, что именно натолкнуло меня на эту мысль. Я был умным человеком, с хорошей интуицией. Это отчасти объясняло то, почему я так хорошо справлялся со своей работой.
Мужчина постучал в дверь привлекая внимание охранника за дверью.
— Мне нужно знать твоё имя — процедил сквозь сжатые зубы.
— Филипп Алексеев. Фил.
Глава 3
Арсения
Пять лет спустя
Последние полчаса Александра кричала мне под ухо, и мои нервы настолько вымотаны из-за того, свидетелями чего мы являлись, что я едва могу что-либо слышать. Только свое сердце. Оно бешено стучит в моей голове, когда два бойца на ринге набрасываются друг на друга, оба мужчины одинакового роста и веса, очень мускулистые, набивают друг другу морды.
Каждый раз, когда один из них наносит удар, зал взрывается возгласами и аплодисментами. Помещение переполнило не менее трехсот зрителей, жаждущих крови. Худшая часть всего этого является то, что я слышу ужасные звуки растрескивания костей, и волосы на моих руках стоят дыбом от страха.