Картина первая
В центре – большая прихожая, холл, в который выходят двери трех комнат. Та, что слева, спальня Колпаковых-старших, справа маленькая комната Вилена и Наташи, прямо – комната Нинели и Евгения. Все двери распахнуты. Зинаида Николаевна, Матвеевна и Наташа двигают, переносят с места на место мебель.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА (останавливается посреди прихожей с большой диванной подушкой). Вот как подумаю, из-за чего мы суетимся, мне под все это чертово барахло хочется мину подложить.
НАТАША. Это в тебе говорит твое партизанское прошлое.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. А ты бы помолчала.
НАТАША. А слова про мину были твоим внутренним голосом? Мы их не слышали?
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА (все еще стоит). Вы их не слышали… (Встряхнулась.) Ни черта я не могу сообразить. Если Вилька будет спать здесь, в прихожей, четыре женщины будут мимо него ночью шастать.
НАТАША. Положим, шастают не все. Ну, давай я лягу в прихожей. А Вильку оставим вдвоем с его возлюбленной. Это будет гуманно и современно.
МАТВЕЕВНА. Наталья! Я могу и по заднице.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА (не знает, на какие слова реагировать в первую очередь). Наташа, мне неприятно, когда ты так цинично обо всем говоришь. Но вас, Матвеевна, хоть сегодня прошу без словечек, и так тошно.
НАТАША (веселится). Нет, ей-Богу, мамуля, положи меня в прихожей. Вы заткнете все двери, будете шептаться, а я буду подслушивать. Все лучше, если это буду я, а не Вилька.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Замолчи! Но я думаю, Вилена надо будет положить в нашей комнате. Правда, отец невозможно храпит. Но (раздраженно) на что он рассчитывал?
НАТАША. Интересно, какая она?
МАТВЕЕВНА. Деревенские девки – кровь с молоком.
НАТАША. Это сведения прошлого века. Сейчас все перепуталось хитро.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Боже, какой дурак, какой дурак!
МАТВЕЕВНА (про себя). Задница – плохо. А дураком сына-студента называть – хорошо.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Что вы говорите, Матвеевна?
МАТВЕЕВНА. Где все-таки будем Вильку класть – у вас или в прихожей?
Звонок. Наташа бежит открывать. С сумкой-авоськой, из которой торчат бутылки, входит Иван Федорович.
ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Майонеза нет.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Ну и не надо. Ты мне объясни, Ваня, зачем мы это все устраиваем. На душе кошки скребут, а я мебель двигаю, холодец варю.
ИВАН ФЕДОРОВИЧ (ласково). Да ты брось, мать. Ничего ж еще не случилось. Ну, приедет с девушкой. Посмотрим мы ее. Может, с тем и уедет?
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Богачи какие – эти молодые. Из Пермской области в Москву и обратно. Извини, на какие шиши?
НАТАША. Мамуля, следи за собой! Ты приближаешься к речи Матвеевны.
МАТВЕЕВНА. А ты еще не знаешь, как я умею. У твоей матери бигуди отвалятся, если я заговорю по-настоящему.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА (холодным, противным тоном). Матвеевна, ради Бога! Перестаньте!
МАТВЕЕВНА. А вы мне дело дайте. Долго мы еще с подушками бегать будем?
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Идите чистить картошку.
Матвеевна уходит.
ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Ты зря, Зина, нервничаешь.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Зачем сразу везти? Объясни. Познакомились. Ну, пусть переписываются, как другие. Полтора месяца знают друг друга, и уже приглашает домой. Я уж не говорю, что здесь Алена. Зачем же так сразу, так резко. Ты помнишь, как она его провожала? Отошли за киоск, только мы их и видели. А через полтора месяца – «еду с невестой».
ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Алена тут ни при чем. Мало ли как бывает в жизни. Надо эту посмотреть. Я тебе прямо скажу, я этих голоногих москвичек не очень люблю…
НАТАША (возится с какими-то сложенными в углу книжками, но видно, что внимательно слушает). Папуля, а как же родная дочь?
ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Да и ты не подарок! Чего вмешиваешься, когда родители говорят?
НАТАША. Интересно. Ты ведь мне никогда не говорил, что не любишь (иронично) «голоногих москвичек».
ИВАН ФЕДОРОВИЧ. Ты не так поняла…
НАТАША. Ну вот! Теперь ты будешь выкручиваться.
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА. Она стала невозможной, Ваня. Во все вмешивается, обо всем судит. Так хочется иногда, Наталия, тебя звездануть.
