Иногда точки зрения совпадали до буквальности, приводя в заоблачный восторг, но чаще, к сожалению, отличались значительно, если не сказать, были диаметрально противоположны. Тогда он болезненно морщился, вздыхал и откладывал очередной опус.
Как и всякий родитель, он страстно желал, чтобы дети были продолжателями его идей, они же, поганцы, как правило, вытворяли «бог знает что», ставя под сомнение сам замысел.
Принимая в расчёт утверждение вышеуказанного оборота, он-то как раз и должен был понимать логику их деяний, однако чаще всего, хоть убей, не понимал. Может, это покажется странным, но и боги не всегда знают, что сотворили.
В такие минуты на него обрушивалась меланхолия, избавиться от которой не было почти никакой возможности.
Присущие ему юмор и оптимизм не помогали; заслуженное уважение менее удачливых коллег, наваявших системы попроще, не радовало; и даже то, что среди номинантов он оказался единственным, кто получил за своё творение высшую божественную степень, не спасало.
Следует заметить, что добровольные конкурсы самими богами и придумывались. Частью, чтобы не заскучать в своём бессмертии, частью — подтвердить гордое звание «творец», но главным образом, дабы не застопориться в развитии и не остановиться в пути. Ибо самый настоящий бич богов — это искушение почить на лаврах.
Все боги были равны в небесной иерархии, никто ни над кем не начальствовал и никто никому не подчинялся, так как управляли они разными Вселенными, каждый — своей.
И вот, приблизительно раз в сотню миллионов лет, они выдумывали для себя какое-нибудь состязание, одновременно являясь и конкурсантами, и жюри.
Миллионы лет — это, разумеется, по земному исчислению. Понятно же, что, будучи бессмертным, не имеющим ни конца, ни начала, отслеживать ход времён — дело, лишённое всякого смысла.
По итогам, тайным голосованием, выявлялся лучший.
Впрочем, особых преимуществ победа не предусматривала, разве что придавала больший вес слову при решении изредка возникающих общепространственных вопросов.
Кто предложил тему последнего конкурса, на завершающем этапе которого надлежало сотворить самосовершенствующееся разумное существо, неважно, но абсолютное большинство на этом этапе срезалось.
Недосягаемым лидером стал он, сотворив по своему образу и подобию людей…
Он очень старался наделить каждого частичкой себя, и ему это, бесспорно, удалось. Ох, как же потом сотоварищи кусали локти, сокрушаясь, что не догадались пойти по такому простому пути!
Но это они ещё не знали, какими муками обернётся творцу его творение. А то сами себя возблагодарили бы за несообразительность.
К несчастью, от момента создания и по сей день, создание доставляло Создателю сплошные неприятности. Последние несколько десятков миллионов лет он только тем и занимался, что носился со своим детищем, как с писаной торбой, выискивая способы вразумить неразумных, и к моменту описания дальнейших событий почти отчаялся и затосковал.
Лишь одно могло отчасти избавить от вселенской тоски — классическая музыка, да шедевры живописи, пронизанные его же собственным божественным дыханием.
Слушая и созерцая, Создатель, уж и не вспомнить в который раз, пытался убедить себя в истинности полюбившегося изречения: «Гений и злодейство — несовместимы».
«Ну вот чего бы всем, вместо творимого ужаса, взять да и не сотворить что-нибудь достойное?..» — сокрушался он, впитывая в себя щемящую мелодию «Лунной сонаты».
Здесь, в небесной обители, не было лунного света, как, впрочем, не было и солнечного. Был просто Свет — всюду и всегда.
Собственно, правильнее сказать, Создатель и был тем Светом. Изредка, в минуты гнева — обжигающим, но по большей части — сияющим бескорыстной и всепоглощающей Любовью.
Да, он любил своё творение! Любил со всей беспредельностью божественной души. И потому страдал. Порой, как сейчас, нестерпимо.
Создатель вздохнул и прикрыл глаза. Перед мысленным взором возникло видение: лунная дорожка наискосок пересекала чернильную гладь пруда, переливаясь и вздрагивая лёгкой рябью.
Старый пруд, поросший ряской и кувшинками, с теснящимися у берегов островками тины, темнел среди деревьев неопрятным печальным пятном. Он казался таким же заброшенным и одиноким, как и многолетний парк, приютивший его.
Увядающие ивы, пригорюнившись, вглядывались в своё размытое отражение и тихо вздыхали, усиливая ощущение запущенности и угасания.
Что может быть печальнее, чем зрелище умирающего мира?..
И всё же… Жались кое-где к старым деревьям юные деревца, испуганно перешёптываясь с полуночным ветерком… и несмотря на грусть, эта картина была чарующе прекрасна. В ней ощущалась и жизнь, и веками накопленная мудрость, и чистота, и любовь, и надежда!»
Полёт моей фантазии был прерван влетевшим в палату Турчинским.
— Витька, ну какой же ты всё-таки чёрт везучий! — воскликнул Серёга, с весёлой улыбкой глянув в мою сторону. — Прихапать себе в больничку лучшую девчонку в городе — не, ну ты наглый, конечно! Я б тоже с удовольствием так поболел! Давай уже завязывай, пока мы все тут от зависти не поумирали!
Сергей и другие знакомые ребята из его отдела часто к нам забегали, поделиться новостями и в целом стараясь не бросать товарища, хотя тому, по-моему, и так было вполне неплохо.
Виктор со смехом ответил, что ничем им помочь не может, что это тот редкий случай, когда от него вообще мало что зависит, и все вопросы к доктору.
А следом за Турчинским как раз тот и явился и, осмотрев моего жениха, вынес наконец долгожданный вердикт.
— Ну-с, господин Азаров, готов отпустить вас к невесте, — одобрительно сверкнув в мою сторону круглыми очочками, довольно произнёс он. — Думаю, через пару деньков будем прощаться.
Мы с Виктором переглянулись, и едва не закричали хором «ура». Докторишка посмотрел на нас, как на несмышлёных детей, и, снисходительно улыбнувшись, стал перечислять, что можно делать Виктору после выписки, а чего пока делать нежелательно. Дядька был немолодой, опытный, вёл себя и выглядел в лучших традициях русских земских врачей, чем с первого взгляда очень расположил нас к себе. А дальше, за время, проведённое в больнице, мы с ним так сдружились, что расставаться было даже немного жаль.
В итоге два дня растянулись на четыре, но это уже показалось сущей ерундой.
В день выписки неожиданно разыгралась непогода, объявили штормовое предупреждение, и в тайне я надеялась, что любимый не сможет сразу улететь.
Но увы.
Полёты пока не отменили, и мы спешно выдвинулись в аэропорт — я, мечтая, чтобы к нашему появлению он был «закрыт», Виктор — наоборот, в надежде «проскочить» и побыстрее разделаться с делами.
