Когда человек приблизился — енотолицый отодвинулся, но в сторону и так, что если бы захотел, мог оказаться между лестницей и человеком. Потом енотолицый шагнул вперед и поднял копье, и человеку осталось только защищаться. Он не желал пользоваться томагавком, но даже если и придется, то вряд ли тот выстоит против копья. Его единственный шанс — добраться до существа, пока то не оказалось близко настолько, чтобы воткнуть в него свой нож. Он швырнул томагавк изо всех сил, на которые было способно его непослушное тело. И благодаря везению, а не мастерству, лезвие ударило енотолицего в шею. Тот опрокинулся навзничь.
Зрители, которыми стали уже все бойцы, разразились воплями. Только кошколюди кричали в восторге, а енотолицые — в отчаянии. Енотолицые помчались к лестницам, спасая собственную шкуру, бросая в сторону свои копья и томагавки. Некоторые перескочили через палисадник, но большинство было поколото и порублено со спины, прежде чем они добрались до лестниц, или же на самих лестницах. Было взято несколько пленников.
И только потом человек понял, что енотолицый вовсе не хотел применять против него копье. Он поднял оружие, чтобы отбросить в сторону, как бы выказывая свое смирение. Но тут на его пути оказался томагавк. Жизнь — магнитофонная лента, которую можно прокрутить заново, переписать или стереть.
Его окружили кошколюди. Правда, они не приближались настолько, чтобы коснуться. Они опустились на колени и поползли к человеку, вытянув руки. Их оружие лежало на земле сзади. Лица хранили какое-то странное выражение. Мех, круглые, черные, влажные носы; далеко отстоящие, длинные острые зубы и глаза, очень похожие на кошачьи, делали их выражение непередаваемым.
Но их поза выражала страх, ужас, благоговение. Да и каким бы ни было их выражение, они явно не хотели причинять ему вреда.
Пламя за его спиной стало ярче, он уже видел отблеск их глаз. Зрачки казались узкими листьями на фоне огня.
Один подошел совсем близко и вытянул руку, чтобы его коснуться. Рука, несмотря на шерсть, была явно человеческой. Она имела четыре пальца и ногти, а не когти. Большой палец отставлен в сторону.
Он почувствовал кончики пальцев на своей руке, и это прикосновение прожгло дыру в его обороне. Ночное небо, горящее здание, высокие частоколы, тела коричневых и черно-белых хвостатых существ и, теперь, горящие глаза и маленькие лица женщин и детей, выглядывающих из хижин. Все закружилось: круг за кругом. Существо на коленях перед человеком в ужасе вскрикнуло и попыталось отползти на четвереньках назад. Человек повалился, ударился плечом и растянулся на земле, в то время как остальные бросились в разные стороны. Единственное, что он помнил, так это черный кончик хвоста, который лежал перед его глазами. Тот дергался и трепыхался, становясь больше и чернее и, наконец, все вокруг стало черным и погрузилось во мрак.
Свет и звук возвращались. Он лежал на спине на мягкой шерсти и какой-то мягкой субстанции под ней. Над головой был низкий потолок с почерневшими от дыма балками и вырезанными из дерева фигурами, украшенными мехом и свисавшими с прикрепленных к потолку кожаных лент. Комната, футов двадцать на тридцать, была заполнена сиамскиподобными созданиями. Рядом с его кроватью стояли самцы, но потом сквозь образовавшийся проход между самцами прошла самка. Она была около пяти футов ростом и имела совершенно круглые груди, покрытые мехом, и маленькие безволосые участки кожи вокруг сосков. На шее она носила бусы из трех ниток громадных голубых камней и меховые манжеты, на которых покачивались маленькие каменные фигурки. Ее удивительные темно-синие глаза напоминали ему глаза сиамских кошек, которые жили у его сестры.
Самцы носили бусы и кулоны, сделанные из камня, а также браслеты на руках и ногах с крошечными изображениями или геометрическими фигурками, а у нескольких были к тому же плюмажи из перьев на манер тех, что носили в вестернах индейские вожди. Лишь некоторые были вооружены, и то скорее церемониально, нежели утилитарно, судя по декоративности и легкости оружия.
Самка склонилась над ним и что-то произнесла. Он и не надеялся понять ее. Язык казался незнакомым, поскольку не принадлежал ни к одной известной языковой семье. В нем не было ничего от германского, славянского, семитского, китайского или банту. Если он и напоминал ему что-нибудь, так это мягкость звучания полинезийского диалекта, но без глотательных пауз. Позже, когда его уши немного привыкли, он различил паузы, но в отличие от полинезийского они ничего не значили.
Ее зубы были зубами хищника, но дыхание приятным. Язык казался таким же шершавым как у кошки. Несмотря на удивительно чуждую внешность, он посчитал ее достаточно привлекательной. Правда, он тут же решил, что сиамские кошки всегда были странными и удивительными созданиями.
Он приподнялся на локти и попробовал сесть. На его боку был испачканный кровью нож. Самка отшатнулась, и самцы за ее спиной, тесня друг друга, отодвинулись прочь. В их шепоте слышался ужас.
Мгновение, и он сел, руки схватились за край кровати. Собственно, он лежал не на кровати, а на куче шкур внутри небольшой ниши в стене. Окон не было, свет проникал через две открытые двери в дальней стене и от нескольких факелов, горящих в подставках вдоль стен. Снаружи двери стояла толпа самцов, самок и детенышей. Детеныши — котята — были очень миленькими с большими черненькими ушками, круглыми мордочками и большими глазами. Хвосты были такими же черными, как и у взрослых.
Он встал на ноги, на секунду в глазах потемнело, но потом в голове прояснилось. В тот же миг появился новый проход, и через Него прошла еще одна самка. Она несла большую глиняную чашу, украшенную по бокам геометрическим орнаментом, с супом из мяса и овощей. Аромат был удивительно аппетитным, хотя и необычным. Он принял чашу и деревянный прибор, составлявший деревянную ложку с одной стороны и двузубую вилку — с другой. Суп был сытным и вкусным, а кусочки мяса напоминали оленину. На миг перед ним предстал енотолицый, но потом он решил, что слишком голоден, чтобы думать об этом. Несмотря на невыразимую тишину и пристальные взоры собравшихся, он съел весь суп. Самка унесла супницу, и все столпились вокруг, будто боясь упустить его следующее движение.
Он пошел к ближайшей двери, перед ним образовался проход. Солнце только осветило холмы на востоке. Он был без сознания слишком долго, особенно если принять во внимание состояние, в котором он оказался после увиденного сражения и необычайного окружения.
Теперь можно было задуматься… Где же он очутился? Где же, черт побери?..
Холмы и деревья, которые он видел вдалеке, на первый взгляд принадлежали окрестностям Сиракуз. Но больше ничего знакомого.
Большой зал сгорел не полностью, да и все остальные здания, от которых, он думал, остались одни головешки, тоже лишь полуобгорели. Земля вокруг них была еще мокрой от дождя, который погасил пламя.
Снаружи деревянного зала обстановка огороженной деревни напоминала своими длинными домами онондагское поселение семнадцатого века. Веревочные лестницы и трупы исчезли. Рядом с залом стояло несколько деревянных клеток с дюжиной пленных енотолюдей.
