«Если зиму лелеять, То, пожалуй, она Будет вдвое щедрее, Чем сестрица-весна»[2].
Майя прочитала четверостишие вслух.
— А что значит «будет вдвое щедрее»? — спросил Тау.
— Это значит, что можно посадить семена. А потом собирать урожай.
— Интересно, что имеется в виду? Может, это не про урожай, а про истории? Я, например, представляю себе поле, а на нём растут слова.
— Очень может быть.
— У нас сейчас зима, да, Майя?
— С какой стати? Осень же ещё не кончилась.
— Наверное, осень тоже может быть щедра, как весна…
Так они болтали, пока не уснули: особого смысла беседа их не имела, зато они находились вместе и как могли поддерживали друг друга.
На следующий день была суббота. Дедушка Друс проснулся и позвал детей к себе.
Он сидел, опираясь спиной на подушки, и пил бульон из чашки.
Тау и Майя наперебой стали рассказывать, что вода в колодце пересохла, что в лесу они никого не нашли, даже дорогу, не говоря уже о Дядюшке Дубе, а потом засы́пали дедушку вопросами. Дедушка молча кивал, будто бы заранее знал всё, что они скажут. Наконец он поднял руку, призывая к тишине.
— Вам придётся на время забыть о Дядюшке Дубе. У меня есть для вас поручение. Сегодня же вечером, когда мама поедет встречать папу в аэропорт, отправляйтесь в лес. Когда выйдете из туннеля, поверните направо. Там найдёте пещеру. Если у входа в пещеру до сих пор растёт большой куст белого чабреца, принесите мне немного его листочков, очень вас прошу. Это полезнее, чем все таблетки и уколы, вместе взятые. А если добавить мёда, ещё и вкусно.
Дети не знали, огорчаться ли им от того, что велено забыть на время о Дядюшке Дубе, или, наоборот, радоваться поручению дедушки Друса, и с нетерпением ждали вечера. И вот вечер настал.
Как только мама отправилась в аэропорт, они побежали к колодцу. Искать паучка Кафку на этот раз не стали. Белым-трава у входа в туннель была не такая свежая и сочная, как летом, но и не совсем сухая и мёртвая, как накануне. Паук с крестом на спине не появлялся, зато скала открылась сама собой.
Солнце ещё не село. Деревья в лесу выглядели совсем по-осеннему: бо́льшая часть листьев окрасилась медью и золотом, а некоторые потемнели от холода. На ветках росли красные ягоды, наполняя всю округу сладковатым ароматом. Фермеры уже собрали урожай. Где-то неподалёку в старых бочках бродило молодое вино. А где-то варили варенье.
Дети зашагали в том направлении, которое им указал дедушка. Они нашли большой куст белого чабреца и нарвали целую охапку веточек. Один лист попробовали на вкус: трава как трава, ничего особенного. Прежде чем пуститься в обратный путь, присели отдохнуть у входа в пещеру. Вечернее солнце запуталось в ветках деревьев. Его оранжевый диск всё ещё хранил тепло — достаточно, чтобы обогреть любого, кто в нём нуждался. Облака вокруг солнца висели неподвижно и были похожи на застывших бабочек — розоватых, лиловых, синих.
Дети подобрали с земли камешки и начали кидаться ими в деревья, кусты и большие камни. Просто так. Стоит расслабиться и забыться, как руки сами ищут, чем бы развлечься. Один из камешков Тау ради смеха бросил в тёмное нутро пещеры. Клац!
— Ай! — послышался обиженный возглас.
Дети вскочили и заглянули внутрь. Пещера была просторная, пол в ней — ровный. Солнечные лучи высветили странное существо, которое едва заметно двигалось в глубине пещеры.
— Ай! — повторило существо и зашевелилось сильнее.
Это была огромная белая змея, скорее всего питон-альбинос. Глаза у питона глядели печально, а во рту не имелось ни одного зуба. Длинное тело обвивалось вокруг яйца размером больше страусиного. В таком яйце поместился бы и новорождённый ребёнок! Между питоньими кольцами белел лишь кусочек скорлупы.
— Ай! — в третий раз воскликнуло существо.
— Ты кто? — спросила Майя.
— Я Пифия. Умоляю, больше никаких вопросов! — прошипела змея и закрыла глаза с гримасой отвращения. — Вы спросили, как меня зовут. И я по доброте сердечной назвала своё имя. Но я же не спрашиваю, как зовут вас! Потому что я воспитанная. Между прочим, сейчас ваша очередь заботиться о яйце. Ухаживайте за ним как следует! А мне пора. С меня хватит!
