— А здесь кто живет? — спросил Октав, указав на дверь большой квартиры, занимавшей весь этаж.
— О, — проронил Кампардон, — здесь живут люди, которых никто не видит и не знает… Дом отлично обошелся бы и без них, но что поделаешь… И на солнце есть пятна…
И, скорчив презрительную гримасу, бросил:
— Этот господин как будто пишет книги.
Однако, когда он очутился в четвертом этаже, у него на губах вновь появилась самодовольная улыбка. В этом этаже квартира окнами во двор была разделена на две. В одной из них живет госпожа Жюзер, скромная, в высшей степени несчастная женщина; другую же, состоящую всего из одной комнаты, снимает одно важное лицо, которое является сюда только раз в неделю для каких-то занятий.
Не прерывая своих объяснений, Кампардон открыл дверь квартиры напротив.
— А здесь живу я! — продолжал он. — Погодите, я возьму ваш ключ. Мы скачала поднимемся к вам в комнату, а уж потом я поведу вас к моей жене.
В течение тех нескольких минут, которые Октав провел один, поджидая Кампардона, все его существо прониклось благоговейной тишиной лестницы. Он перегнулся через перила, вдыхая идущий из вестибюля теплый воздух, потом поднял голову и стал прислушиваться, не доносится ли сверху какой-нибудь шум. Но на лестнице царило безмолвие буржуазной гостиной, огражденной от малейшего шороха извне. Казалось, что за блестевшими лаком дверьми красного дерева скрыты целые бездны добродетели.
— У вас будут прекрасные соседи, — заявил Кампардон, появляясь с ключом. — В квартире окнами на улицу живут Жоссераны. Их целая семья: отец служит кассиром на хрустальном заводе в Сен-Жозефе; у них две дочери — девицы на выданье. А рядом с вами — Пишоны, семья мелкого чиновника. Люди эти, правда, не купаются в золоте, но зато прекрасно воспитаны… Даже и в таком доме, как наш, приходится сдавать все, вплоть до каждого свободного уголка…
Начиная с четвертого этажа, красная ковровая дорожка сменялась половиком из суровой холстины — обстоятельство, слегка задевшее самолюбие Октава. Лестница мало-помалу преисполнила его уважением. Мысль о том, что он будет жить в таком, как выразился архитектор, приличном доме, несколько взволновала его.
Когда Октав вслед за Кампардоном углубился в коридор, ведущий к его комнате, он увидел в соседней квартире, дверь которой была полуоткрыта, стоявшую у детской колыбели молодую женщину. Услышав шаги, она подняла голову. У нее были белокурые волосы и светлые, лишенные всякого выражения глаза. В памяти Октава запечатлелся именно этот взгляд, так как молодая женщина, словно застигнутая врасплох, сконфуженно прикрыла дверь.
— Заметьте, вода и газ во всех этажах! — повторил Кампардон, обернувшись к Октаву.
Затем он указал на дверь, выходившую на черную лестницу. Выше были расположены комнаты для прислуги.
— Вот мы и пришли! — сказал он, остановившись в конце коридора.
Квадратная, довольно большая, оклеенная серыми в голубой цветочек обоями комната была меблирована весьма скромно. Возле алькова был выделен небольшой закуток для умывальника, где только и хватало места, чтобы вымыть руки. Октав сразу же подошел к окну, откуда в комнату пробивался зеленоватый свет. Внизу виднелся аккуратно вымощенный, чисто прибранный унылый двор с колонкой, медный кран которой был начищен до блеска. Двор по-прежнему был пуст и безмолвен; только однообразные окна, не оживленные ни цветочным горшком, ни птичьей клеткой, выставляли напоказ свои одинаковые белые занавески. Чтобы скрыть высокую глухую стену соседнего дома, замыкавшую слева квадратный двор, на ней краской были выведены фальшивые окна с вечно закрытыми ставнями, за которыми как бы продолжалась та же затворническая жизнь, что и в квартирах рядом.
— Да мне здесь будет великолепно! — с восторгом воскликнул Октав.
— Не правда ли? — подхватил Кампардон. — Боже мой, ведь я старался как для самого себя… Кроме того, я руководствовался указаниями, которые были в ваших письмах… Значит, мебель вам нравится? Это как раз то, что нужно для молодого человека. А там видно будет…
Когда Октав в порыве благодарности стал жать ему руки, одновременно извиняясь, что причинил ему столько хлопот, тот с серьезным видом проговорил:
— Только, милый мой, чтобы не было шума! И главным образом, чтобы никаких женщин… Клянусь честью, если вы приведете сюда женщину, то у нас тут такое поднимется.
— Будьте спокойны, — пробормотал молодой человек, все же в душе несколько встревоженный.
— Нет, уж разрешите мне сказать, что прежде всего вы поставите этим в неловкое положение меня… Вы видели дом… Весь как есть населен приличными буржуа. А уж насчет нравственности — дальше идти некуда!.. Мне кажется, что они даже перегибают палку… Никогда вы не услышите грубого слова, а шума не больше, чем сейчас. В случае чего Гур приведет самого хозяина, господина Вабра, и мы с вами оба будем хороши!.. Голубчик, прошу вас, ради моего спокойствия, уважайте порядки этого дома!
Октав, которому сильно импонировала подобного рода добропорядочность, поклялся, что будет относиться к дому с должным уважением.
Тогда Кампардон, недоверчиво оглянувшись и понизив голос, словно его могли подслушать, продолжал:
— Вне дома сколько угодно, — сказал он, и в глазах его вспыхнул огонек. — Никому до этого дела нет… Париж достаточно велик, места хватит… Я ведь в сущности художник, и мне на это наплевать!
Носильщик принес чемоданы. Когда все было разложено по местам, архитектор проявил истинно отеческую заботу о туалете молодого человека. Наконец, поднявшись с места, он сказал:
— А теперь пройдем к моей жене…
В четвертом этаже худенькая, чернявая и кокетливая горничная заявила, что ее хозяйка занята. Кампардон, чтобы дать своему молодому другу время освоиться, и притом увлеченный собственными объяснениями, повел Октава смотреть квартиру, для начала пригласив его в просторную белую с золотом гостиную, с большим количеством лепных украшений, расположенную между маленькой зеленой гостиной, которую архитектор приспособил под рабочий кабинет, и спальней, куда они не могли войти, но которая, по описанию Кампардона, представляла собою узкую, оклеенную лиловыми обоями комнату. Потом он привел Октава в столовую, отделанную под дуб, с весьма сложным сочетанием резьбы и рельефных орнаментов.
— Какая роскошь! — восторженно заметил Октав.
По лепке потолка проходили две глубокие трещины, а в одном из углов сквозь облупленную краску проступала штукатурка.
— Да, это эффектно, — как бы в раздумье произнес архитектор, устремив глаза на потолок. — Видите ли, дома этого рода и строятся ради эффекта… Только не следует слишком пристально вглядываться в стены… Еще не прошло и двенадцати лет, как построили этот дом, а между тем отделка уже начинает сдавать. Фасад обычно выкладывают дорогим камнем, украшают его всякими скульптурными штучками, в три слоя лакируют лестницу, расписывают позолотой и размалевывают квартиры, и это льстит самолюбию, внушает уважение. Впрочем, этот дом еще долго простоит… Во всяком случае, на наш век хватит…
