Пробил час — просыпайтесь, долг зовет — поднимайтесь, созывает бойцов наш набат.
Барабаны гремите, а трубы ревите — а знамена везде взнесены.
Шаг в колоннах ровняйте, в небо гордо бросайте победный и яростный клик.
Гордо вниз смотрит солнце, разорвавшее тучи, на клинках наших видя свой лик.
Заревые пожары, огневые гусары, землю древнюю чистите вновь.
Наше время настало, мы сметем с пьедестала золотой и неверный кумир.
Н. С. Гумилев 1936 г.
Капитан Всеволод Соколов. Испания. 1936 год
Я сижу у закопанного по башню танка и смотрю в небо. Там «собачья свалка», к которой лично я не имею ни какого отношения — на верху десяток «Гладиаторов» пытался порвать в клочья тройку «Юнкерсов» с двумя парами 51-ых Хейнкелей. Порвал бы, но на помощь «Кондорам» явились наши «Ястребы» в количестве шести «ишачков», и гордым бриттам сразу стало не до немцев… Вот еще один кувыркнулся. Комету изображает. Если бы ночью, то очень похоже…
Пресвятая Богородица, Перун-батюшка, да что ж за невезение такое? И ведь так всю жизнь…
Когда полковник Малиновский нам приказ зачитал, я, грешным делом, подумал, что сбрендил соратник на почве неумеренного возлияния испанских вин и долгого пребывания на солнышке южном с непокрытой головушкой. Атаковать танками без поддержки пехоты и кавалерии! Да мне даже на двухмесячных казанских курсах крепко-накрепко в голову вдолбили, что танки без пехоты (или кавалерии) в атаку не ходят. И сам я в лагере «Кама» потом будущим танкистам вбивал на занятиях по тактике: «Вы, латники современные, оборону противника проломить должны! А окопы чистить, врага добивать и на позициях закрепляться будет „махра“, серые „топтуны“…» Правда, если подумать, Родион Яковлевич все же был прав: «лягушатники» и «томми» в Испанию как вмешались, так фалангистов крепко попятили. А итальянцы, которые положение выправлять кинулись, еле-еле сами полуживые уползли. Дивизию «Литторио» на ноль помножили, а от дивизии «Божий промысел» дай Бог, чтоб половина уцелела. Потеряли союзнички полста танкеток фиатовских, да добрую сотню орудий, да человеков — двадцать тысяч без малого. Генерал Грациани в истерике бился, у генерала Врангеля в ногах валялся. А Петр Николаевич — человек мягкости необычайной и доброты бесконечной, ну и согласился помочь сразу, не дожидаясь, пока остальные войска генерала Франко подойдут. Еще и «кондоров» уговорил. И пошли помогать…
Если разобраться, то все и хорошо кончиться могло. Тут к соратнику Малиновскому претензий нет. Разведка пролопушила. Поначалу-то наступали лихо и бодро: опрокинули два французских полка, раздавили парочку республиканских бригад, вошли в контакт с британцами, и как следует, потрепали островитян. Позавчера вон на поле 18 «Виккерсов» Mk II небо коптили, а рядышком веселенько так десятка полтора разведывательных «Карден-Лойдов» потрескивают. Ну что твои костры. А под гусеницами кто-то верещит дурноматом. Еще бы, заверещишь, если тебя, родимого, на гусеницы наматывают… А вчера в 10.32 попалась моя вторая рота первого танкового батальона добровольческого корпуса «Варяг» в огневой мешок. Проглядели недотепы разведчики дивизион 4,5 дюймовых гаубиц. В сравнении с грамотно организованной артиллерийской засадой на картине академика Бюлова «Гибель Помпеи» изображен курорт в разгаре сезона. А уж грамотных офицеров в британской армии достаточно…
Сколько моих экипажей обратно повернуло, я не знаю. Но думаю, что не меньше половины. А вот вперед прорвались только моя коробочка и поручика Булгарина. Кстати, потомок того самого, Фаддея Венедиктовича. Одну батарею «томми» мы все же с ним нащупали. Сейчас эта батарея на небесах паек получает. Но обратно уже не повернуть: две другие батареи нас бы быстро в капусту нашинковали.
Пошли вперед. Булгарин часа через два «Виккерс» повстречал. «Витек» его подбил, а мы — «Витька» спалили. Булгарин с экипажем остались свою коробочку в чувства приводить, а я на разведку двинулся. Еще одного «Витю» встретил, во-о-он за тем холмиком стоит, обгорелый. А на том холмике, под которым я сейчас сижу, нас английская пехотная рота прижала. Вообще-то, мы бы и их к ногтю взяли, но у них 40 миллиметровый «антитанк» отыскался…
Когда наш «два-шесть» содрогнулся от удара, кто-то дико заорал: «Назад, мать-перемать!» И орал так все время, пока мы съезжали задним ходом под уклон. И только когда мы оказались за гребнем холма, вне досягаемости этих маленьких бронебойных, подлых штучек я понял что сам и ору. Хорошо еще, что экипаж так, кажется, и не понял, как же мне страшно…
В принципе, я человек мирный. Вернее сказать: меня воспитывали мирным. Тихая, спокойная семья, какие во множестве проживали в Москве, тогда еще не столице. «Не шали, не кричи, не бегай, не прыгай! Не мешай папе — он со службы вернулся уставший, ему покой нужен». А за окном горел 14-ый год. Осенью 1914 я в первый класс гимназии ходил. На фронт мне тогда хотелось — не передать. Вот если б меня туда, я б и Самсонова из мазурских болот вывели, и Кенигсберг взял, и… да ладно, чего говорить. Что никто из Вас мальчишкой не был, десятилетним… А как же я завидовал тем, у кого на фронте родные были. Мои-то все в тылу. Это я теперь понимаю, что одними солдатами войну не выигрывают. А тогда переживал ужасно: как же так, что ж моего отца не берут на фронт? Он бы им там всем показал… Вот и сочинил я тогда себе брата-героя, офицера и георгиевского кавалера, который вышел со своим батальоном из окружения второй армии. Полгода славой в классе наслаждался, потом обман раскрылся… Мы на Знаменке жили, до гимназии — две минуты прогулочным шагом. Как же я завидовал приготовишкой тем, кто далеко жил — им и поиграть по дороге можно, и на юнкеров посмотреть, и много еще чего. А тут оценил прелести близкого жилья. Никогда всем классом не били? После классов только успеть бегом, бегом через дорогу, в знакомое парадное с атлантами из черного камня. Полгода так пробегал. Потом, конечно, забылось, а только друзей в гимназии я так и не завел. Уже не хотелось. Соратники вспоминают, как в корпусах кадетских учились, в гимназиях, в «реалках», про однокашников говорят, а мне и вспомнить нечего…
