Я оцепенела. Я стояла чуть поодаль и смотрела на грузное тело Халланда, его лицо на фоне булыжников, один глаз был полуоткрыт, на крупный рот с узкими губами, зачесанные назад седые волосы, черный галстук, белую рубашку с кровавым пятном. Солидность.
Эбби, подумала я.
Булыжники блестели, они были мокрые, рассветало. Обычно пустынная, площадь теперь кишела людьми, на плетях, вьющихся по желтым и беленым стенам, уже расцветали розы.
Кто-то сказал: «Это ее муж», раздвинувшись, мне освободили проход, но увиденного с меня было достаточно. Я чувствовала на себе пристальные взгляды. Нечто в глубине сознания предлагало мне упасть на его тело и зарыдать в голос, но все было очень смутно и нереально и не прояснилось бы оттого, что я бы ударилась в театральщину. Я попятилась — и в конце концов повернула обратно к дому, ноги были как лед. Входная дверь все еще была настежь, едва я взялась за ручку, как меня стало трясти. Захлопнув за собой дверь, я осела на пол в прихожей и, скорчившись, разрыдалась. Но в мыслях у меня было не «Халланд, о, Халланд!», а опять, как только что на площади: «Эбби! Я позвоню Эбби!»
2
Отец встревожился. Прищурил глаза. Близорукость? Нет, так глядел Вильгельм Телль, натягивая лук и целясь под яблоню, где стоял его сын.
Хюго Клаус[3]
«Горе Бельгии»
Я прекрасно слышала, что по ту сторону двери царит суматоха, но меня это как-то не трогало. Поднявшись с пола, я направилась к телефону, который стоял у меня на письменном столе. Номер моей матери был занесен в память, хотя я звонила ей крайне редко. Зато я была предупреждена, когда звонила она, что бывало столь же редко. Она удивилась, отчасти и потому, что я разбудила ее в такую рань. И тут же спросила:
— Что-нибудь случилось?
Я запнулась. И не стала отвечать на ее вопрос.
— Мама! — сказала я. — Ты должна дать мне телефон Эбби. Мне нужно с ней поговорить, это очень важно!
— Конечно важно, — сказала она. — Причем с тех самых пор, как ты бросила ее на произвол судьбы. Но почему именно сейчас и посреди ночи?
— Никакое не посреди ночи! Я давно уже на ногах! Так ты дашь мне ее номер?
Она была все еще в постели, до меня доносилось шуршание перин.
— Это нежелательно, — сказала она. — Но я обещаю, что позвоню ей, когда окончательно открою глаза, и все передам. Может, она тебе и позвонит!
— Да не будет она мне звонить! — возразила я в отчаянии.
— Теперь вот что… — Судя по голосу, она начала просыпаться. — Я уже с неделю собираюсь тебе позвонить, потому что с тобой хочет поговорить кто-то другой.
— Кто?
— Дедушка.
— Дедушка хочет со мной поговорить? — У меня забилось сердце, стук его отдавался в ушах. — Почему? Я хотела сказать: почему же он тогда не позвонил?
— Он хочет, чтоб ты его навестила.
— Да? Почему же ты сразу не сказала, а ждала целую неделю? Это же важно!
— Ты думаешь поехать навестить его? — спросила она.
— Ну конечно! А как, по-твоему? Я не видела его много лет, конечно же я хочу его навестить. А почему он вдруг захотел со мной поговорить?
— Он болен.
Она замолчала. Я тоже.
— Ты меня слушаешь? — спросила она.
— Да, — ответила я. — Скажи, он очень болен?
— Он лежит в больнице в Рединге, он скоро умрет.
— Как — умрет? — Я возвысила голос и часто задышала, и тут позвонили в дверь.
— К тебе гости, — сказала мать.
— Нет, — ответила я.
— Я же слышу, звонят в дверь.
— Да. Я тебе скоро перезвоню. — Я положила трубку.
Дедушка. Я сидела, уставясь на телефон и письменный стол. Потом открыла крышку компьютера и уже собралась его включить, как в дверь опять позвонили.
На пороге стоял высокий темноволосый мужчина, он сказал, что он из полиции. Из-за его спины появился еще один, постарше, они печально мне покивали. Они хотели бы войти.
— Я еще даже не оделась, — сказала я, не трогаясь с места. — И не позавтракала.
— Давай я сварю тебе кофе, пока ты оденешься? — предложил высокий. — Или чай. Будешь чай?
Я показала на дверь, ведущую из гостиной в кухню, а сама пошла и закрылась в спальне. Убрав с кровати мокрое полотенце, я присела на краешке, поглядела на телефон, который висел на стене, и нажала «5», «быстрый» номер матери.
— Как, уже? — отозвалась она.
— Что с дедушкой? — спросила я.
— Ну-у… ему девяносто шесть, у него рак желудка, он очень плох, но хочет тебя повидать.
— Почему ты не сообщила сразу? Не позвони я тебе сегодня, ты бы мне так ничего и не сказала?
— Кто это к тебе приходил? — поинтересовалась она.
— Мама, он что, вот-вот умрет? Я успею? А ты сама у него была?
— Я считаю, тебе надо поторопиться.
— Ему можно позвонить, как ты думаешь?
— Понятия не имею. Так ты поедешь?
— Нет. Да. Не знаю. Тут кое-что случилось. Ты уже звонила Эбби?
— Я еще не оделась! Я позвоню ей, но только позже! Позже! А что случилось?
Я поймала в зеркале свое отражение. Я буквально утонула в сером халате Халланда, волосы еще не высохли и в беспорядке. Взгляд отчужденный. На стене у моего изголовья висели две маленькие фотографии в черных рамках. Неожиданный след моего присутствия в этом доме. Ведь по-настоящему я существовала лишь у себя в кабинете. На этих двух фотографиях — дедушка с Эбби. Когда я ее оставила, ей было четырнадцать, здесь ей семь, беззубая и задумчивая, ветер треплет выгоревшие на солнце волосы. Он сидит в шезлонге, на нем соломенная шляпа.
— Дедушка! — проговорила я. — Во всяком случае, я должна ему позвонить! — Я заплакала.
— Почему ты не можешь его навестить? — спросила мать.
— Халланд умер, — сказала я и быстро повесила трубку.
Порывшись в ворохе валявшейся на стуле одежды, я выудила брюки и свитер. В дверь постучали.
— Войдите! — сказала я и провела щеткой по волосам.
В комнату заглянул высокий. И спросил:
— В доме еще кто-нибудь есть?
— Нет! Я разговаривала по телефону.
— С кем?
— Не твое собачье дело! — сказала я. — С моей матерью. — Голос у меня оборвался. — Извини! Просто… просто я… — Тут я не выдержала и поспешно закрыла лицо руками. Нельзя, чтобы он меня такой видел — посторонний же. — Извини, но мой…
