Глава 1
Наш отец умер весной 1981 года. Эллис Эвери Скиннер, тридцать четыре года, небольшая лысина на затылке. Каждое утро он старательно прикрывал ее несколькими прядями. Мы жили в небольшом городке Бексли, Коннектикут, где у нашего отца была зубоврачебная клиника, там он и работал. В момент, когда его сердце остановилось, он как раз натягивал пару голубых резиновых перчаток, а его утренняя пациентка, миссис Липтон, лежала перед ним на откинутом кресле, глубоко дыша в маске со сладковатым хлороформом.
– Ох, – произнес отец, боком оседая на пол.
– Доктор Скиннер? – Миссис Липтон приподнялась в кресле. Она была сонной и вялой, но, увидев отца на полу, испугалась.
Он дернулся раз, другой, и тут миссис Липтон завизжала.
Выражение его лица, как она позднее рассказывала нашей матери, было покорным и невероятно изумленным.
Нашей матери было тридцать один год. Она никогда не работала, и ее диплом по английской литературе, полученный в Университете штата Мэн, так и лежал в комоде наверху. Темные волосы, как две гладкие занавеси, обрамляли окно ее лица. У нее были большие карие глаза с негустыми ресницами и тонкими веками, которые придавали ее взгляду внимательное и беззащитное выражение. Ее звали Антония, но все называли ее Нони, и еще задолго до моего рождения было решено, что дети тоже будут звать ее Нони.
Отца хоронили сырым мартовским днем. Президентом был Рональд Рейган, тянулась «холодная война», «Звездные войны» заставляли нас всех верить в присутствие каких-то невидимых сил. Бексли тогда был городом, где жители приветствовали друг друга по имени, встречаясь на почте или в банке, и никого не волновало, кто беден, а кто богат. Врач и фабричный рабочий приходили к отцу лечить зубной канал, а потом шли вместе пить пиво в местную таверну. По восточной окраине города вилась темная речка Пуннел, и нам было чем заняться там в летние дни. Это еще была эра, когда идея попасть в Нью-Йорк за девяносто минут казалась абсурдной, так что люди, жившие в Бексли, в основном в Бексли же и работали.
Неудивительно, что на похороны отца пришли почти все жители города. Мне казалось, их были сотни. Тысячи. Нони провела нас сквозь этот жуткий день, железной хваткой сжимая две из наших восьми ладоней. Время от времени она их меняла, никого не выделяя. У нее было четверо детей, и всем нам нужно было чувствовать тепло ее руки.
Рене, старшей из нас, было одиннадцать. Длинные, тонкие ноги, каштановые волосы, заплетенные в спадающую по спине косичку. Даже в детстве Рене источала уверенность и сдержанность, и на похоронах она была верна себе. Она не плакала и никому не причиняла беспокойства, даже когда у нее порвались колготки. Она помогала Нони со всеми нами, младшими, и старалась не смотреть на гроб.
После Рене шла Кэролайн, которой было восемь, а затем Джо, которому было семь. Кэролайн была самой хорошенькой, с розовыми щеками и светлыми волосами, которые летом выгорали добела. Джо был единственным мальчиком, с длинными руками, большими ногами и упрямо торчащей справа челкой, которую он постоянно откидывал от лица. Джо и Кэролайн оба были смуглыми, с гладкой ровной кожей и быстрыми, широкими улыбками. Их так часто принимали за близнецов, что иногда они и сами забывали, что между ними был год разницы.
Ну а самой младшей была я, Фиона. В день похорон отца мне было четыре года и восемь месяцев. Я была пухлым ребенком с пухлыми коленками и непослушными рыжими кудрями, которые вились и пламенели вокруг моего веснушчатого лица. Моя внешность настолько ярко контрастировала с моими изящными золотистыми сестрами и братом, что соседи поднимали брови. Перед глазами до сих пор проносятся все эти качания головой, тени сомнительных сплетен. Добро пожаловать в Бексли, штат Коннектикут. Новоанглийский рабочий класс в своей крахмальной пуританской этике. Их ногти могли быть грязными, но души были чисты. После смерти отца все слухи немедленно прекратились. Вдовство вычеркнуло все домыслы о неверности. В своем горе Нони стала безупречной, неприкасаемой.
Я почти не помню отца живым, но день его похорон я запомнила в мельчайших деталях. На кладбище над гробом летала стая ворон. Наш священник, отец Джонс, говорил речь с интонациями, которые взлетали и падали, словно штормовые волны; я не могла понять ни слова. Земля была оттаявшей и мягкой, но кучки снега еще лежали под деревьями и с тенистой стороны мраморного мавзолея, который стоял на низком холмике позади могилы.
Мавзолей был похож на дом: передние ступени, острая крыша углом, подобия окошек. Он был настолько больше и представительнее того аккуратного надгробия, которое Нони выбрала для могилы отца. Мавзолей казался мне гораздо интереснее, чем отец Джонс, так что я удрала с похорон, обежала собравшуюся толпу и помчалась наверх, на холм. Камни мавзолея были темно-серыми, испещренными дождем и временем, капитальными и значительными. Наверху я прочла имя – ГАРРИСОН Х. КЛАРК. И ниже: ДОРОГОЙ ОТЕЦ, МУЖ, СЫН, БРАТ, КОЛЛЕГА, ДРУГ.
У подножия холма отец Джонс продолжал бубнить густым, унылым голосом. На расстоянии я наконец смогла различить отдельные слова:
– Слишком скоро… – Тяжкая ноша… – Не спрашивайте…
Нони стояла, склонив голову; она не заметила моего отсутствия. Нони была католичкой и понимала это коленями, которые болели от всех вознесенных молитв, но, как она осознала в тот день, не сердцем. Это было в последний раз, когда она исполнила все предписанные религиозные ритуалы, последний день, когда она склонила голову перед словами одетого в белое человека.
С моего места на вершине холма все скорбящие были похожи на ворон, только больших и тихих, рассевшихся на изжелта-зеленоватом газоне, с пробивающейся весенней травой, который резко обрывался темной землей позади гроба. Я подумала, как мало места было на папином камне. Какой он был невзрачный, жалкий, не то что шикарный мраморный мавзолей Гаррисона Х. Кларка. И тогда, стоя под чужим именем, глядя вниз на похороны своего отца, я в первый раз за этот день расплакалась.
