Книга Край земли. Прогулка по Провинстауну - Майкл Каннингем

В разгар лета туристическое население Провинстауна неисчислимо. Зимой — едва превышает 3800 человек. Как по мне, он прекрасен в любую погоду, однако для тех, кому нужна обычная неделька-другая на пляже, стабильно солнечно здесь лишь в июле, августе и начале сентября, но и тогда с Атлантики может пригнать несколько дождливых дней, а то и недель. Летом тепло, случается и жара, хотя ночи почти всегда прохладны. Зимы, как правило, снежные. Поскольку город омывается океаном, здесь никогда не бывает так пронизывающе холодно, как в Бостоне — в двадцати семи милях через залив.

Я вырос на юге Калифорнии, где тот факт, что январь мало чем отличается от июня, как правило, почитают за благо, и по мере взросления во мне, похоже, нарастал идиотический ужас перед мягким климатом, который любезно воспроизводит сам себя день за днем, день за днем. Провинстаун отвечает моей тяге к непостоянству. Завеса промозглого дождя может пронестись посреди солнечного летнего дня, оставив после себя более прохладную и чистую версию все того же солнечного света. Несколько дней сверкающей ясности и относительного тепла могут случиться и в феврале. По моим личным метеонаблюдениям, в году здесь два периода равновесия. Глубокая зима, заслоняющая все вокруг стеной морозной тишины. Небо становится таким же ярким и бессмысленно-белым, как экран кинопаркинга в Уэлфлите. Город погружен в приглушенное сияние, как если бы свет не только лился с неба, но и поднимался вверх от бурой и серой земли — от зимних лужаек и фасадов притихших домов, от голых ветвей и свинцово-синего залива, от тусклого олова мостовых. Воздух обездвижен; цвета не просто ярки — яростны. Те из нас, кто находится там в эти дни, стараются ходить по улицам осторожно, почтительно, будто опасаясь разбудить кого-то. И если красота пребывает в постоянстве, это как раз о красоте Провинстауна: кажется, именно в зимней спячке он предстает в своем подлинном обличье, без драгоценностей и перьев, — подобно белой мраморной королеве, которая при жизни могла быть раздражительной и сумасбродной, склонной к хандре, падкой до бархата и парчи; теперь же она навсегда упокоилась в крипте собора, ее глаза мирно сомкнуты, на лице застыло выражение скорбного недоумения, — а живые сменяют друг друга со своими фотокамерами и свечами, со своими краткими молитвами.

И сердцевина лета — середина августа, иногда чуть раньше. Провинстаун — северный город, он ближе к Новой Шотландии, чем к Флориде, — осень там наступает рано. Ко Дню труда края отдельных листьев уже начинают рдеть и желтеть. Но вторая неделя августа (бывает чуть позже, бывает чуть раньше) — глубокая синяя чаша ясных дней, куда более шумных, чем зимние, но проникнутых все той же глубинной тишиной; все тем же ощущением, что мир всегда будет таким, как сейчас, — спокойным и теплым, подвыгоревшим на свету, его контрасты приглушены мерцанием, из-за которого бывает трудно определить, где кончается океан и начинается небо. Одним августовским днем несколько лет назад я сидел на пирсе с книгой и внезапно почувствовал, что нахожусь посреди огромного циферблата и прямо сейчас, в этот самый момент — полдень; я в самой середке расцветшего года. Минуту назад было восходящее лето; минутой позже оно пойдет на спад, хотя внешне ничего не изменилось.

Я люблю эти затишья, жду их с нетерпением, хотя, на мой взгляд, самая чудесная погода стоит здесь поздней весной и ранней осенью. Май и июнь в Провинстауне, как правило, тяготеют к мороси и туманам, и город затянут зеленоватой дымкой, как деревня в Шотландском высокогорье. Туманный горн не смолкает днем и ночью. Город открылся на лето — магазины и рестораны залиты светом, единственный уцелевший кинотеатр снова в деле, — но туристов пока еще мало. В эти недели население города почти исключительно составляют его круглогодичные и постоянные летние жители — люди, работающие в магазинах и ресторанах; они ходят по Коммершиал-стрит, перекрикиваясь в тумане, расспрашивают друг друга, как прошла зима; они полны жизненных сил, которые будут постепенно иссякать, достигнув точки изнеможения и раздражения аккурат к выходным перед Днем труда. Но пока — впереди лишь секс, и танцы, и деньги, которые предстоит заработать. Сотни тысяч незнакомцев уже в пути — каждый может встретить любовь. Еле различимый гул, дымчатое зеленое свечение, лишь усиливаемое пронизывающей моросью. В это время года можно прогуливаться по Коммершиал-стрит после полуночи, когда фонари освещают едва ли больше, чем круги тумана, и обнаружить себя в полном одиночестве, если не считать рыскающих скунсов; мужчина по имени Батчи в синем мотоциклетном шлеме и с бородой до пупа бродит по ночным улицам с черным мусорным пакетом, полным не пойми чего; и другой мужчина в светлом парике и серебристом платье из ламе бредет сам по себе на двадцать шагов впереди, распевая «Loving You», как свихнувшаяся Лорелея, по-прежнему пытающаяся заманить моряков на верную смерть, хотя она давно потеряла былую хватку.

Осенью, с середины сентября и до конца октября, происходит обратный процесс. Наверное, только в городе, отходящем к зимнему сну, зыбкая, дразнящая красота осени может быть явлена во всей полноте. Огни гаснут один за другим: первым закрывается кинотеатр, затем некоторые из бутиков-однодневок. Каждую неделю образуются новые лакуны. Тем не менее основная коммерческая активность поддерживается до Дня Колумба, после чего город переходит на зимний режим. Таких, кто держится на плаву круглый год, гораздо больше, чем было, когда я впервые приехал сюда двадцать лет назад, — многие места работают по выходным до самого Нового года, и некоторые снова откроются уже в апреле; теперь здесь два хороших круглогодичных книжных и магазин компакт-дисков — но к середине января останется лишь горстка баров, пара ресторанов и несколько лавок. В феврале можно идти по Коммершиал-стрит поздним вечером буднего дня и не встретить ни единой живой души. Снег сдувает с крыш, он вьется и поблескивает в пустынном свете фонарей.

Но со Дня труда до Хэллоуина здесь почти невыносимо прекрасно. Воздух в эти дни, кажется, теряет свою эфирность, густеет — его прозрачность будто бы уплотняется, полнясь едва различимой глазу золотой пыльцой. Небо стремится к сверкающей льдистой синеве, и все на свете, каждое существо облекается в мягкое золотистое свечение. В этом свете даже консервные банки выглядят здорово, даже брошенные пластиковые пакеты. Я не в достаточной степени поэт, чтобы рассказать, как выглядит соляная топь в часы прилива. Должен признаться, когда я жил в Провинстауне круглый год, то к концу октября становился раздражительным: один неземной день сменялся другим, и недолго было предположить, что единственный разумный человеческий поступок — это оставить свои никчемные стремления и планы, выйти на улицу и пасть ниц. Я обнаружил, что начинаю тосковать по относительной невзрачности ноября, когда свет потускнеет, а дороги облепит опавшими листьями; когда банки и пакеты снова будут выглядеть как обычный мусор. Хотя бы в ноябре я смогу спокойно поработать.