Книга Тьма - Джеймс Герберт

Ричард что-то заподозрил, и тогда решительно вмешалась она. Какие бы недостатки ни скрывались в доме, для них это было началом новой жизни. Кроме того, именно ее сбережения пошли на уплату десятипроцентного взноса за недвижимость строительному обществу. Нынешние владельцы уже выехали за границу, пояснил агент, поэтому не прошло и месяца, как они здесь поселились. Скоро до них стали доходить разные слухи...

Она посмотрела на пустую пластиковую упаковку из-под диазепама, валявшуюся на столе, и машинально скомкала ее. С утра оставалось семь штук. Медленно приходя в себя после нервного срыва, случившегося с ней полгода назад, она постоянно сокращала ежедневную норму валиума, превозмогая себя и подавляя воспоминания. Но Ричард не изменился. Ее попытка самоубийства оказалась всего лишь кратковременной отсрочкой; скоро он опять принялся за старое. Теперь он обвинял во всем купленный дом, улицу, соседей. Это место с самого начала внушало ему странное беспокойство, люди казались недружелюбными. Многие уезжали отсюда — по крайней мере три семьи за те два месяца, что они здесь прожили. С этой улицей явно происходило что-то неладное.

Она тоже это почувствовала — почти сразу, как только они въехали, — но ее тревогу заглушала надежда. Предполагалось, что все образуется, устроится; между тем все стало еще хуже. С его пьянством всегда было трудно мириться, но его в какой-то степени можно объяснить — во всяком случае, работа представителя студии дизайна требовала, чтобы он иногда пил с клиентами. Женщины, с которыми он изредка спал, нисколько ее не волновали — зная его несостоятельность, она сомневалась, что он испытывал от этого наслаждение. Но то, что он считал себя обиженным, невезучим, действительно делало их совместную жизнь невыносимой.

Его оскорбляла ловушка ответственности, в которую он попался, став владельцем дома, оскорбляли долги строительному обществу, оскорбляли непомерные, по его понятиям, ее требования к нему — как физические, так и духовные. Его оскорбляло даже то, что он стал причиной ее нервного срыва.

Теперь, когда дело дошло до необходимости терпеть еще и физические проявления его ожесточенности — она вся ходила в синяках и ссадинах, — стало ясно, что этому необходимо положить конец, продолжать было бессмысленно. Несмотря на то что они юридически не состояли в браке, дом был в их совместном владении. Но кто из них должен уйти? Неужели она — ни с чем после четырех лет мучений? Но ведь знала, что если Ричард будет настаивать, то не сможет ему перечить. Она швырнула на стол пустую упаковку. Таблетки совершенно не помогали.

Она резко встала, скрипнув стулом по кафельному полу, и решительно подошла к мойке. Набирая воду в чайник, пустила такую сильную струю, что вода, ударившись о металлическую поверхность, залила всю блузку. Она выругалась и с шумом водрузила чайник на плиту. Включив газ, потянулась за сигаретами — открытая пачка лежала на доске для резки хлеба. Достала одну и сунула ее кончик в пламя конфорки, затем быстро в рот, резко втягивая воздух, чтобы сигарета раскурилась. Ее пальцы забарабанили по алюминиевому покрытию; руку свело судорогой, и она не заметила, как начала колотить по мойке кулаком. Удары делались все сильнее и сильнее, гулко прокатываясь по маленькой кухне. Она остановилась только тогда, когда на ее едва прикрытую грудь упала слеза, и эта единственная капля влаги вызвала гораздо более острое ощущение, чем окатившая ее несколько минут назад вода из-под крана. Но она знала, что может позволить себе только одну слезу. Утершись ладонью и глубоко затянувшись, она посмотрела за окно, где на всем протяжении улицы фонари отбрасывали на тротуар серебристые лужицы света. Придет ли он сегодня домой? Уже не было уверенности, что ее это волнует. Она выпьет свой кофе и ляжет в постель; там и решит, что делать дальше.

Закурив еще одну сигарету (с досадой отметила — последнюю), прошла с чашкой кофе через кухню к лестнице, ведущей в спальню. Дом был двухэтажный. В цокольном этаже располагались гараж и мастерская, на первом — кухня и гостиная, на втором — две спальни и ванная. У лестницы, спускавшейся к входной двери, она задержалась: что, если не впускать его в дом? От кофе спиральными струйками поднимался пар; она раздумывала. Приняв наконец какое-то решение, она порывисто шагнула вперед, но тут же остановилась, схватившись за перила. Внизу было темно. Обычно маленькую прихожую заливал рассеянный свет уличного фонаря, проникавший внутрь через застекленную дверь. Но сейчас там была непроглядная тьма. Странно, из кухни она незаметила, что фонарь не горит. Изогнувшись, она щелкнула выключателем. Ничего не изменилось, но от резкого движения горячий кофе выплеснулся на руку. Она задохнулась от неожиданности и, перехватив чашку в другую руку, сунула обожженные пальцы в рот. Эта боль послужила напоминанием о боли, которую она могла бы испытать, если бы действительно не впустила Ричарда в дом. Она шагнула на площадку и стала спускаться в прихожую, не замечая в своем смятении яркого света, льющегося в окно от уличного фонаря.

Пинки Бертон никак не мог успокоиться. Мальчишки из дома напротив не имели никакого права обзывать его такими словами. Они всего лишь прыщавые оболтусы, молокососы. Пинки и сам не понимал, зачем он старался проявлять дружелюбие к младшему из них — тому, у которого длинные золотые кудри. Золотые — если потрудится Вымыть свои непокорные космы. Старшие братья и их папаша не вызывали у Пинки никакого интереса. Отец? Боже правый, надо ли удивляться, что при таком отце, как этот неотесанный верзила, мальчишки выросли никудышными? Не мудрено, что жена этого скота давно сбежала. Она явно их всех не выносила.

Когда-то это была прекрасная, респектабельная улица — пока сюда не понаехали все эти подонки. Он еще помнил времена, когда надо было обладать изрядным состоянием, чтобы здесь поселиться, и каждая семья по соседству была достойна уважения. А эти два беспризорника определенно его не уважают. Какая чушь — предположить, что он стал бы терять время на то, чтобы за ними подсматривать! Иногда он, может быть, и наблюдал, как они, раздевшись до пояса, возятся с мотоциклом старшего брата. Ну и что из того? Его интересует техника — всегда интересовала, еще со времен службы в ВВС. Поначалу младший был не таким уж плохим — с ним, по крайней мере, можно было поговорить, но второй, вечно ухмыляющийся щенок, явно повлиял на своего брата. Как они смеют думать... только потому, что человек... как же они все-таки об этом догадались?

Пинки заворочался в постели и укрылся с головой. Улица стала просто омерзительной. Никогда такого не было. Уродливые новомодные коробки они называют теперь особняками, а огромные старые дома ветшают, и никому нет дела, что скоро они совсем развалятся. Да еще всякие оболтусы с сальными волосами, вроде этой парочки, с ревом носятся туда-сюда по ночам на своих мопедах. И хотя их было только двое и у них только один мопед на двоих, все равно шум от них стоял как от дюжины рокеров. Или этот огромный особняк в дальнем конце улицы — и отчего только случаются такие вещи? Совершенно немыслимые. Совершенно безумные. Это, наверное, знамение времени. Что ни день — то новое страшное злодеяние. Поневоле задумаешься, осталось ли на свете хоть что-нибудь святое. Но ничто не идет в сравнение с той бесчеловечностью, с которой он столкнулся в... одном месте. Пинки до сих пор затруднялся подыскать этому название. Зачем его туда упрятали? Разве он недостаточно сделал для своей страны во время войны? Была ли необходимость так жестоко его наказывать за один-единственный проступок? Ребенок практически не пострадал. Тогда, конечно, приняли во внимание, что за ним числились другие мелкие нарушения. Но они в самом деле были мелкими — так, небольшие упущения с его стороны. Это вовсе не означало, что он действительно кому-то навредил. Там... сплошная деградация. Дегенераты. Злобные, презренные бандиты. Засунуть такого человека, как он, к этим скотам! А когда через несколько бесконечно долгих месяцев он освободился, его положение в клубе пошатнулось. Никто не поддержал его кандидатуры на место заведующего баром. Да что и говорить, члены клуба, с их погаными твидовыми костюмами и послеполуденным гольфом, вонючими коккер-спаниелями и толстозадыми женами, оказали ему весьма холодный прием. Люди, с которыми он был давным-давно знаком, стали говорить ему в лицо всякие мерзости. Благодарение Господу, что матушка оставила ему этот дом. Благодарение Господу, что она умерла задолго до того, как все это началось. Она бы этого не пережила. На те жалкие деньги, которые он зарабатывал в качестве бармена за неполный день, он никогда бы не смог купить такой дом. А состоять в «списке подозреваемых» сексуальных правонарушителей — разве это не унизительно? Как только в округе совершалось преступление сексуального характера, можно было не сомневаться, что за ним явится полиция. Таков порядок, твердят они при этом. Да его просто мутит от их поганого порядка!..