Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
Первым «новым журналистом», о ком я могу сказать хоть что-нибудь осмысленное, был Фукидид. Поставив себя в центр своих правдивых историй, он стал по-настоящему знаменитым; когда ему не хватало сведений, он прибегал к догадкам, но в любом случае полагал полезным увлекать и развлекать своих читателей.
Да, Фукидид был опытным учителем. Ему не хотелось, чтобы ученики клевали носом над его правдивыми историями, а потому, рассказывая их, он прибегал к помощи поразительно человечного языка, и они легко запоминались.
Фукидидом следует восхищаться за его стремление стать полезным, за то, что он старался быть хорошим гражданином. Те из моих современников, кто пишет или учит исходя из подобных принципов, также достойны всяческой похвалы. Поэтому я симпатизирую Хантеру Томпсону, например, как и пишу об этом в рецензии, включив ее в эту книгу.
Принадлежу ли я к «новым журналистам»? Наверное, да. В книге есть кое-что от данной манеры письма – там, где я повествую о Республике Биафра или о конвенции Республиканской партии в 1972 году. Все это написано в свободном стиле, с долей субъективности.
Но больше на такого рода тексты меня не соблазнить. Раньше я еще колебался, но теперь твердо убежден, что литература вымысла – гораздо более правдивый способ излагать истину, чем «новый журнализм». Или, если сказать иначе, лучший вид «нового журнализма» – фикциональная литература.
Любой художник – репортер. Но «новый журналист» не в состоянии сообщить или показать своему читателю столько же, сколько способен сообщить или показать писатель, использующий в качестве инструмента художественный вымысел.
Есть много таких мест, куда первому путь закрыт, в то время как второй может повести своего читателя куда угодно, даже на Юпитер – в том случае, если там есть нечто, что следует увидеть.
Но в любом случае, и это принципиальный момент, усвоенный мною в Американской академии искусств и литературы: главное не то, говоришь ты правду ли нет. Главное – производишь ли ты впечатление честного человека.
Размышляя о журналистике и литературе, я вспомнил, как много лет назад, во время урока по физике на первом курсе Корнелльского университета, стал свидетелем демонстрации различий между шумом и мелодией (в любом американском университете физика на первом курсе – самый адекватный предмет). Профессор взял небольшую деревянную пластинку длиной с армейский штык и с силой швырнул о стену класса, сделанную из шлакоблоков.
– Это шум, – прокомментировал он возникший звук.
Затем он взял еще семь примерно таких же пластин и принялся быстро бросать их об стену – так, как бросают метательные ножи. И пластинки, ударяясь о препятствие, сыграли первую фразу песенки «У Мэри был барашек белый». Я был очарован.
– Это мелодия, – пояснил профессор.
Так вот: литература вымысла – мелодия, а журналистика – старая или новая – всего лишь шум.
Еще этот профессор читал лекцию о равновесии. В классе стоял ряд шкафчиков высотой по пояс и длиной футов двадцать, из-за которого профессор и говорил, при этом к его пальцу был привязан шнурок, и он, объясняя про равновесие, постоянно дергал за него, словно играл в «йо-йо», хотя саму игрушку из-за шкафов мы не видели.
Продолжалось это бо́льшую часть урока. Наконец профессор поднял руку, чтобы мы могли увидеть, что же у него на конце шнурка. Это была деревянная рейка длиной двадцать футов, привязанная ровно за середину.
– Это и есть равновесие, – объяснил профессор.
Я постоянно теряю и вновь обретаю равновесие, что и есть сюжет всей популярной литературы. Да я и сам произведение литературы. Помню, однажды я встретился с театральным продюсером Хилли Элкинсом. Тот недавно купил права на экранизацию «Колыбели для кошки», и я изо всех сил старался показаться цивилизованным человеком – отпускал какие-то достойные этой роли замечания, на что Хилли, покачав головой, сказал:
– Нет, нет и еще раз нет. Нужно говорить это в стиле Уилла Роджерса, а не Кэри Гранта.
Сейчас наконец я обрел равновесие. Сегодня утром получил записку от читателя, которому только что исполнилось двадцать лет. Он прочитал мой последний роман «Завтрак для чемпионов» и написал: «Мистер Воннегут, пожалуйста, не убивайте себя!» Да благословит его бог! Я ответил, что со мной все в порядке.
Я посвящаю эту книгу человеку, который помог мне обрести равновесие. Я написал выше, что она меня «фиксанула». Это еще один неологизм. Джил пришла ко мне с ясно выраженным желанием «зафиксировать» мою чудесную жизнь на фотографиях – день за днем. То, что из этого получилось, оказалось более глубоким, чем простая «фиксация».
Включенное в эту книгу мое интервью для журнала «Плейбой» почти столь же фикционально, как и моя мимолетная имитация Кэри Грата. Это то, что я должен был бы сказать, но не то, что в действительности произнес. «Плейбой» показал мне распечатку того, что я наговорил им на магнитофон, и для меня стало очевидным, что я обладаю по меньшей мере одним качеством, роднящим меня с Джозефом Конрадом, а именно: английский – мой второй язык. Но, в отличие от Конрада, у меня первого языка не оказалось, а потому я принялся работать над распечаткой, вооружившись карандашом, ручкой, ножницами и «мазилкой», желая доказать всем, что пользоваться родным наречием и думать на нем о важных вещах для меня проще простого.
Именно это более всего привлекает меня в писательских трудах: они позволяют посредственности, проявившей терпение и прилежание, отредактировать собственную тупость и превратить ее в некое подобие ума. Безумцам же подобная работа позволяет в итоге прикинуться более здравомыслящими, чем самые разумные из представителей человечества.
Вот как я представляю в настоящее время Вселенную и место в ней человека.
Искривление Вселенной – не более чем иллюзия. На самом деле Вселенная прямая как струна, за исключением микроскопических петель на обоих ее концах.
Один из концов струны постоянно исчезает, словно растворяется. Расположенная рядом с этим концом петля неизменно отступает, спасаясь от исчезновения. Другой же конец струны, не останавливаясь, растет. Находящаяся рядом с растущим концом петля вечно преследует Акт Творения.
В начале и в конце было Ничто. Ничто подразумевает, что существует Нечто. Но из Ничто не получить Нечто. Поэтому Ничто только предполагает Нечто. А Предполагаемое и есть Вселенная – прямая как струна, как я уже сказал, с петлями на каждом конце.
Все мы – осколки этого предположения.
Вселенная отнюдь не бурлит жизнью. Она населена в единственной точке существами, способными исследовать ее и высказывать на сей счет суждения. Этой точкой является планета Земля, навечно помещенная в центр Подразумеваемого, ровно посередине от концов Вселенной. Все мерцания и сполохи в ночном небе вполне могут быть произведены огнем костра обычного ковбоя – сколько бы жизни и мудрости они в себе ни несли.
Теперь – по поводу того, что случилось с людьми, которых я описал в этой книге. К концу войны в Нигерии нигерийцы убили чуть меньше биафрийцев, чем я предполагал. Нигерийцы милосердны. Но мозг многих биафрийских детей уже не восстановится от последствий пережитого ими голода, вызванного блокадой, устроенной нигерийцами.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
