Книга Птица и охотник - Варвара Еналь

У мамы Мабусы все было большим. Глаза, губы, грудь. Широкие плечи и крупные ладони. Она была крупной женщиной, и от звука ее низкого зычного голоса брехливые дворовые собаки разбегались, а ленивые голуби срывались с крыши Корабельного двора (так еще называли таверну «Корабль»).

Даже блестящие коралловые бусины в ожерелье мамы Мабусы отличались значительным размером. Блеск этих кораллов казался Нок похожим на блеск опускающегося в воду солнца. Когда женщина говорила, девушка смотрела только на бусины. Выше поднять глаза не осмеливалась.

– Поведешь новенькую девочку на Песчаную косу да искупаешь ее как следует. Волосы ей отмоешь, ноги, – наставляла мама Мабуса Нок, пока та заканчивала уборку зала, – но сначала в храм духов Днагао. Козленка в жертву я сама принесу на полную Аниес. А ты возьми кружку пшеничных зерен и еще венок сплети. Мальва, наверняка, уже вовсю цветет. Скажешь Дим-Хаару, что это наша новенькая Нок. Пусть он насыплет на алтарь зерен в честь нее и призовет духов. И пусть проведет белой глиной по ее лбу, чтобы показать, что она – моя Нок.

Девушка кивнула. Сложила ладони вместе и склонила голову:

– Хорошо, мама Мабуса. Все сделаю.

– Вот и пошевеливайся. Только пусть сначала Еж наносит хвороста, чтобы повар не ругался, как вчера, что печь ему топить нечем. Помогите мальчишке обе, нечего тут глаза таращить.

Нок кивнула и тут же кинулась за хворостом. Уже сбегая по выщербленным ступеням запасного выхода, ведущего в огороженный деревянным плетнем двор, она услышала, как мама Мабуса строго велела новенькой:

– Ступай следом. Руки-ноги есть, знать хворост должна уметь таскать. Топай, топай. После старшая Нок даст тебе холодных лепешек и сухих вишен. Натрескаешься еще, успеешь. Есть вы все горазды, и куда только лезет в вас…

Большие вязанки хвороста вовсе не были тяжелыми. Неудобными – это да. Но таскать их – не работа. Так, беготня. Повар – лысый, щекастый Тинки-Мэ уже стоял на низеньком крыльце кухни, тоже выходившем во внутренний двор, и лениво почесывал большой живот.

Круглая печь с черным зевом, обращенным к яркому лазурному небу, жаждала начать новый день. Совсем скоро Тинки-Мэ бросит на ее внутренние бока круглые ровные лепешки, и аромат свежего хлеба наполнит двор.

Но они – Нок, Еж и новенькая девочка – подкрепятся холодными вчерашними лепешками. Им некогда ждать, когда повар протопит печь и замесит тесто. Пока жара не накалила улицы города, а песок на косе не стал обжигающе горячим, надо торопиться. Чтобы успеть к полудню – в полдень общая молитва за процветание, и все домашние рабы обязаны быть на ней.

Нок заскочила в круглую деревянную хижину с соломенной крышей, достала из-под застеленной цветастым покрывалом кровати сандалии с деревянной подошвой и нанизанными на кожаные ремешки крашеными деревянными бусинами.

Травка, видимо, только что проснулась. Она терла глаза и пыталась убрать со лба спутанные волосы. Ей едва сравнялось пять лет, но росточком девочка явно не вышла и выглядела значительно младше.

– Кто это? Еще одна Нок? – с опаской спросила за спиной новенькая.

Голос у нее оказался звонким и нежным. Наверняка умеет хорошо петь – мама Мабуса такие вещи сразу распознает. Девочка с хорошим голосом и слухом в храме Набары будет пользоваться особенным успехом. А потому и продать ее можно за большие деньги.

– Нет, это Травка. Она все время молчит.

Утренние лучи проникли через дверной проем в сумрачную хижину и упали на лицо пятилетнего ребенка. Суровое, неприятное лицо. Почти черные глаза, твердо сжатые тонкие губы и нервно подрагивающий небольшой нос с узкими ноздрями. В ноздре блеснуло медное колечко – знак принадлежности к храму духов Днагао.

Травка принадлежала храму. Всегда. Была рождена там, посвящена с младенчества. Но растить ее выпало Нок. Так легли пророческие кости в руках Главного жреца. И вот уже два года Травка жила в маленькой хижине. Она была молчаливой, медлительной и странной. Странной до леденящего душу ужаса. Она то начинала хрипло кричать ночами и биться об пол, то смотрела вот так, серьезно и пронзительно, будто не глаза у нее, а черный камень, из которого сделан жертвенник в храме духов Днагао. Холодный, непроницаемый камень.

Травка не говорила. Вообще. Ни одного слова. Кричать – да, кричала, когда хватала ее падучая. Билась головой об пол. И помогало тогда только одно – прижать ее изо всех сил к полу, руки, ноги, и шептать на ухо древнее заклинание, которому научила Нок ведунья Хамуса.

Мама Мабуса ругала Травку и называла проклятой девкой.

– Чего это жрецы удумали? И что за напасть такая? А если она больна и передаст нам заразу? – ворчала она. Но выгнать Травку не решалась. Кто же осмелится ослушаться жрецов? Воля жрецов – это воля духов.

Нок сунула Травке в руки кусок лепешки и кинула на колени малышки деревянные бусы. Это займет ее надолго. Травка любит гладкие бусины, перебирает их в сумраке хижины. И медленно поедает лепешку. Ест она совсем мало, потому ручки и ножки у нее тонкие, точно палочки. Зато глазищи на пол-лица. Глянет – и сердце стынет.

– Вот теперь пойдем, – сказала Нок и перевязала концы своих кос тонким зеленым шнурком с бусинами. Браслеты на ее руках при этом тихонько звенели.

– Зачем тебе столько браслетов? – спросила новенькая девочка, когда они бодро шагали по тенистой улице, гладким темными камням мостовой, поднимаясь на городской холм.

– Ты ничего не знаешь о браслетах? – удивился Еж. – Ты же из Верхнего королевства. Там тоже стоят храмы духов Днагао. А в них должны святить браслеты-обереги. Чтобы духи не убили тебя и злые люди не сглазили. Браслеты есть у всех, и у меня тоже. – Мальчик вытянул руку вперед и показал кожаные ремешки, украшенные медными позеленевшими бляхами.

– У меня был амулет, – тихо ответила новенькая.

Она провела рукой по груди, точно желая убедиться, что амулет все еще там, и добавила:

– Рыцари Ордена сняли его с меня. Сказали, что все мы мерзкие идолопоклонники. Сестра моя осталась у них и два брата.

– Сколько дождей было сестре? – спросила Нок.

– Восемь. Она младше меня. Нас у отца десятеро. Шесть девочек и четверо мальчиков. Отец задолжал магу нашего удела, вот он и продал нас рыцарям. У него еще остались старшие мальчики, которые обрабатывают поле и охотятся.

– Так всегда делают. Хвала духам, что тебя не оставили у рыцарей. Иначе выбрили бы тебе все волосы, одели бы в длинную темную юбку и заставили бы всю жизнь работать на чужих людей. И ты бы никогда не узнала, что значит отдавать свою любовь мужчинам. Потому что для рыцарей это страшная мерзость, как и наши храмы.