— Хотите? — спросила секретарша у Бориса.
— Не откажусь, — пожал тот плечами и поднес чашку к губам. — Исключительный вы варите кофе, ради одного этого стоит тут работать до скончания веков. И отказываться от него — грех. Что это с ним, Елена Сергеевна?
Елена Сергеевна стучала на компьютере с такой скоростью и силой, будто то был старенький «Ундервуд», чьи клавиши нужно непременно вколотить в бумагу, чтобы добиться результата.
— Я, конечно, не люблю сплетен, — сказала она после долгой, многозначительной паузы, поджимая накрашенные кармином губы, — но у нас в конторе поговаривали, что Оскар Степанович давно и безнадежно влюблен в покойницу. Странная женщина — царствие ей небесное, конечно, если туда таких принимают. Удивительно, что такие пользуются невероятным успехом, а порядочные женщины остаются незамеченными, в тени. Не привлекают внимания.
И видно было, что она ревнует и даже не старается этого скрыть.
Борис охотно поддержал беседу:
— Завещание, между нами говоря, абсолютно ненормальное. Вы когда-нибудь слышали, чтобы квартиру запрещали продавать покупателям с одним глазом или — цитирую — с какой-нибудь старой и известной фамилией. Это, что ли, покупателю фамилию менять ради такого счастья? На кладбище не ходить и о покойной не скорбеть, ибо дух ее все равно пребывает в горних высотах и частично — с близкими; а тела как такового вообще не существует. Бред какой-то. Знаете, Елена Сергеевна, вот смотрел бы я сериал, точно подумал бы, что сценарист страдает творческим бессилием. Такое придумать — надо постараться. А они тоже хороши. Глазом не моргнули!
— А! — безнадежно махнула рукой Елена Сергеевна. — Привыкайте, Боренька. Тут что ни день, то сплошные сюрпризы. Как-нибудь улучим свободную минутку, да за хорошим коньячком я вам такое расскажу — обхохочетесь. Вот, кстати, о покойнице, — и она несколько раз быстро оглянулась и перекрестилась, будто боялась, не подслушивает ли их дух усопшей, пребывающий частично и тут, — вы знаете, что ее могила и памятник уже давно существуют? Все два года. На Байковом кладбище. Памятник какой-то известный скульптор делал — я фамилии не помню, но знаю, что он очень дорого берет за частные заказы…
* * *
Кстати, никто из описанных нами людей не заметил, что их аккуратно сфотографировал при выходе из конторы мужчина, сидящий за рулем синего «БМВ».
Они ругали погоду, им было не до того.
* * *
Врач разглядывал рентгеновские снимки неприлично долго. Он хмыкал, угукал, будто сонный филин; крутил их перед глазами, далеко отставлял руку, как человек, страдающий дальнозоркостью, и наконец спросил:
— Голубушка! Вы что, под танк попали?
— Ценю деликатность, с которой задан вопрос, Николай Сергеевич, — ухмыльнулась Татьяна. Впрочем, ухмылки этой — жесткой и невеселой — врач видеть не мог, ибо пациентка его как раз одевалась за ширмой. — Положим, под танк. Устраивает?
Врач резко изменил тон:
— Вы, наверное, и сами понимаете, что шансов у вас никаких. Я даже не стану голову морочить и что-то рекомендовать. Послушайтесь хорошего совета: не тратьте время, нервы и деньги. Поставьте Богу свечку, что вас вообще из этой мозаики сложили. И живите как живется.
Она вышла к столу, за которым он строчил в ее карточке какие-то непонятные закорючки. Всем известно, что почерк врача — иероглифы, недоступные даже гению Шампольона. Их можно продавать сотрудникам иностранных разведок под видом новых шифров и неплохо на этом зарабатывать. И потому она не смогла прочитать диагноз, хотя честно старалась.
Когда она возникла перед его глазами, он замер на несколько секунд, потом встряхнул головой и повторил:
— Живите всем на радость. Такие чудеса случаются раз в триста лет, поверьте двоечнику.
И протянул было руку, чтобы погладить по плечу, утешить. Но не посмел, отдернул. И долго еще, целый длинный приемный день все гадал, отчего вдруг испытал смущение и неловкость — он, врач, видевший, казалось, все. Это незнакомое ощущение его раздражало и вызывало досаду, ибо стояло поперек опыта и биографии, явственно указывая, что где-то есть другая жизнь. С возлюбленными, а не любовницами; нежностью и трепетом, а не примитивным желанием на три минуты ровно; трогательными отношениями, а не их постоянными выяснениями. И потому он кинулся к медсестре чуть ли не в ярости:
— Ребенка она хочет. Хочет она, и вынь да положь! Это вообще чудо, что она тут, — и он указал пальцем на пол, — а не там! — и взбешенно несколько раз потыкал в давно уже не беленный потолок. — Какие могут быть дети после такой встряски? Куда? Зачем?!!
И сестричка, давно и безнадежно влюбленная в него и страстно желавшая завести такого же точно Коленьку — с острым кадыком, оспинками, бровями — одна другой выше и смешными короткими пальчиками, тихо и горестно ответила:
— Ты все равно не поймешь.
* * *
Она шла по улице стремительно, легко, и весенний ветер игриво вздымал ее пышные юбки. Тихо стучали в такт шагам украшения: бусы, браслеты, длинные вычурные серьги из серебра, нефрита и кораллов. Нефрит звенел, как колокольчики, и женщины, даже самые замотанные и погруженные в свои проблемы, приостанавливались на секунду, чтобы проводить взглядом их владелицу.
Внезапно за ее спиной раздался крик: это несся к ней со всех лап здоровенный ротвейлер, а далеко позади бежал перепуганный хозяин с брюшком в стиле «глобус» и тревожно орущим мобильным наперевес. Собака добежала до Татьяны и принялась скакать и прыгать вокруг нее, затем упала на спину и заелозила всем телом по асфальту, марая блестящую ухоженную шерсть. При этом она улыбалась во всю акулью пасть — словом, всячески набивалась в собаки. Татьяна погладила пса и засмеялась.
Тут и добежал до них взъерошенный хозяин, которому вовсе не понравилась сия идиллия. Разумеется, он был рад, что пес не искусал до полусмерти неизвестную гражданку — не будет ненужных хлопот и лишних расходов. Но, с другой стороны, инструктор, мерзавец, содрал пять сотен и обещал, что теперь, после трех месяцев специального обучения, Барри загрызет любого и за ним нужен глаз да глаз. Заказывали же воспитать собаку-убийцу, охранника, понимаешь.
Словом, хозяин обиделся отчего-то на Татьяну и сердито пробурчал под нос:
— Отдайте собаку.
— Конечно-конечно, — сказала она. — Извините. Ну, пес, давай пять — до свидания.
Пес лапу вежливо подал, она ее церемонно потрясла и ушла, оставив обоих в состоянии крайнего недоумения. Наконец хозяин пришел в себя и спросил строго и внушительно:
— Так, Барри, и что это было?
Собака смущенно отвернулась, и толстяк дал себе зарок завтра же спустить ее на инструктора и посмотреть, что из этого выйдет.
* * *
Доброжелательная собака немного улучшила ей настроение, но на самом деле на душе кошки скребли.
