Она перестала улыбаться при упоминании имени мужа.
Чарли умер два года назад.
Вильям собирал топливо для костра, наблюдая за ней. Совсем стемнело, поэтому он с трудом находил на земле ветки чойи и валежник. Он много раз встречал ее мужа, который ему очень нравился: такой большой и сильный седой человек, который любил хорошо посмеяться, хорошо поесть и хорошо выпить, а летать мог на всем, что можно было поднять в воздух.
И теперь, глядя на нее, такую вялую, он понимал, что ее нужно разогреть — теплом снаружи и едой изнутри, и не дать ей заснуть. Ясно, что сейчас она в состоянии шока, а в сочетании с ее травмой это может не позволить ей увидеть новый рассвет.
— Джеки! — сказал он резко. — Какая ложь была самой большой из всех, что вы когда-нибудь говорили?
— Я не лгала, — ответила она сонно. — Но это сложно. Всегда проговоришься.
— Конечно, вы лгали. Все лгут. Вы хвалили на женщине шляпку, хотя шляпка была страшная. Я спрашиваю вас не о том, лгали вы или нет. Я только хочу знать, какая ложь была главной.
Вильям Монтгомери складывал топливо, которое набирал, поэтому, задавая ей вопросы, он говорил громко. Он не мог позволить ей заснуть.
— Я обычно врала матери о том, где была.
— А что еще?
Когда она отвечала, ее голос был так тих, что он с трудом мог ее расслышать.
— Я говорила Чарльзу, что люблю его.
— А вы его не любили? — Вильям принуждал ее говорить, поэтому сейчас он ломал сучья у ее ног.
— Не сразу. Он был старше меня, старше на двадцать один год, и вначале он казался мне отцом. Я обычно пропускала школу, чтобы вторую половину дня провести с ним и с самолетами. Я полюбила аэропланы с той минуты, как увидела их.
— В общем, вы вышли замуж за Чарли, чтобы быть рядом с самолетами.
— Да, — ответила она. Она сидела прямо, поддерживая рукой свою окровавленную голову. Вильям убрал руку Джеки и повернул ее лицо к себе, чтобы вытереть кровь своим носовым платком.
Он успокоил себя и ее, увидев, что рана у нее на голове небольшая, и сказал:
— Продолжайте. Когда вы поняли, что любите его?
— Я вообще об этом не думала, пока мы не прожили вместе почти пять лет. Самолет Чарли потерялся во время метели, и когда я представила, что не увижу его больше никогда, то поняла, как сильно его люблю.
Помолчав, она взглянула на Вильяма и увидела, что он наклонился над валежиной, пытаясь всунуть ее в костер.
— А как насчет вас?
— Я ни разу не говорил Чарли, что люблю его.
Джеки рассмеялась.
— Нет, какая ваша самая большая ложь?
— Я сказал отцу, что вмятину на крыле машины сделал не я.
— М-м-м, — промычала Джеки, немного занервничав, — но это не такое ужасное вранье. Нет ли чего получше?
— Я сказал матери, что я не из тех, кто зараз съедает целый пирог с земляникой. Я сказал брату, что сестра сломала его рогатку. Я сказал…
— Ладно, ладно, — засмеялась Джеки, — картина ясна. Вы законченный лжец. Теперь спрошу я. Что вы считаете самым ужасным из того, что может женщина сказать мужчине?
Вильям не колебался ни секунды:
— Какая проба серебра вам нравится больше всего?
Джеки ухмыльнулась. Ей начинал нравиться этот мужчина, и ее непреодолимая сонливость стала отступать.
— А что самое ужасное мужчина может сказать женщине? — спросил он.
Джеки тоже не затруднилась с ответом:
— Когда вы ходите по магазинам, а мужчина говорит: «Ну, теперь ты точно знаешь, что ищешь?»
С довольным смехом он прошагал к машине, открыл дверь и стал собирать вещи для ночевки.
— А что самое приятное может мужчина сказать женщине?
— Я люблю тебя. Вот что. Если он именно это имеет в виду. Если даже не имеет, то его нужно подстегнуть, чтобы он это выговорил. А как вы считаете?
— Да, — сказал он.
— Что — да?
— Да — это самое лучшее, что может женщина сказать мужчине.
Джеки засмеялась:
— Без всяких вопросов? И совсем не важно, о чем ее спрашивают, вам это приятнее всего услышать?
— Всегда приятно слышать «да» из женских уст, и сейчас, и раньше.
— И что же, неужели такой мужчина, как вы, никогда не слышал, чтобы женщина сказала ему «да», о чем бы он ни просил ее?
Он притащил одеяло, походную флягу и корзину с едой и усмехнулся:
— Один или два раза, не больше.
— Хорошо, теперь моя очередь. Какое самое доброе дело вы сделали и промолчали об этом?
— Я сообразил, что нужно пристроить крыло к зданию больницы в Дэнвере, и перевел деньги анонимно.
— Вот это да! — сказала она, вспомнив, как богаты были Монтгомери.
— А вы?
Джеки засмеялась:
— Чарли и я были женаты около четырех лет, а с Чарли никогда не задержишься на одном месте столько, чтобы запомнить имена соседей, то есть пустить корни. Но в том году мы снимали маленький домик с очень милой кухней, и я решила приготовить ему роскошный обед на День Благодарения. Я ни о чем другом не могла говорить за две недели до праздника. Я планировала и делала закупки, а в День Благодарения уже в четыре часа дня у меня все было готово, даже индейка. Чарли ушел из дома в полдень, но обещал вернуться к пяти, когда все будет готово и можно накрывать на стол. Он собирался пригласить кого-нибудь из пилотов, то есть предполагалось, что у нас будет вечеринка. В полночь я захотела спать, но так разозлилась, что заснула в углу. На следующее утро явился Чарли, улегся на софу, и от моего прекрасного Дня Благодарения остались только развалины. И вы знаете, что я сделала?
— Я удивлен, что после этого Чарли остался жив.
— Жизнь я ему оставила, но сотворила ужасную вещь — я не могла позволить ему съесть что-то из того обеда. Увязала все в джутовый мешок, отослала на летное поле, взяла самолет Чарли и вылетела в горы. Мы тогда жили в Западной Вирджинии, в Смоукис. Там я увидела прилепившуюся к склону горы жалкую полуразрушенную лачугу с тонкой струйкой дыма из трубы. И я забросила этот мешок прямо на веранду у входа в дом.
Она прижала колени к груди и затихла.
— До этой минуты я никогда не рассказывала об этом. Позже я слышала, что та семья уверяла, что ангел бросил им угощение прямо с небес.
Костер сейчас горел хорошо, и он улыбнулся ей из-за пламени.
— Эта история мне нравится. Что же сказал Чарли, когда не обнаружил индейки?
Она пожала плечами.
— Чарли был доволен, и когда бывала индейка, и когда бывали бобы. Что до еды, то его прельщало количество, а не качество.
