Семь месяцев я пахала как проклятая и дождалась-таки краткого всплеска вдохновения, которому была обязана своим «Пулитцером», но уже в аэропорту последние силы и душевное равновесие оставили меня. Я сломалась. Разумеется, меня откачали и упекли на неделю в больницу. Доктора объяснили мое состояние последствиями «острого нервного расстройства, вызванного посттравматическим шоком». В ответ я поинтересовалась, сколько лет нужно проторчать в медицинской академии, чтобы научиться ставить такие волшебные диагнозы. Но не в этом дело… Мои друзья и даже – что меня удивило больше всего – личный агент без обиняков заявили, что пора прикрыть лавочку. Хотя бы на время.
Согласиться было не сложно. Я лишь не могла придумать, как последовать их доброму совету. Отнимите у меня камеру и забросьте на пляж на каком-нибудь Таити, и я все равно буду фотографировать. В уме. Мысленно просчитывая выдержку и композицию, я стану подлавливать те почти неуловимые выражения лиц пляжных барменов и праздных гуляк, которые только и достойны быть увековеченными на пленке. Иногда мне кажется, что я и есть камера. Не человек из плоти и крови, а инструмент для фиксирования окружающей реальности. И все мое профессиональное снаряжение не больше чем продолжение рук и зрения. Одним словом, я не знаю, что такое отдых. Когда мои глаза открыты, я работаю.
На мое счастье, выход подвернулся сам собой. Дело в том, что на протяжении всех последних лет несколько нью-йоркских редакторов без конца донимали меня одной и той же просьбой – уступить им мой фотоархив и дать согласие на издание книги. Со временем я свыклась с этими приставаниями, как свыкаешься с назойливым комариным писком. Но тут, загнанная в угол, сдалась. В обмен на любезное разрешение, выданное мной издателю из «Викинга» относительно публикации моих военных фотографий, я затребовала с него сразу два аванса. Один за эту книгу, другой – за книгу моей мечты. В ней не было места людям. Во всяком случае, их фотопортретам. Представьте только, впервые за много лет ни одного затравленного взгляда, ни одной пары застывших в предчувствии смерти глаз! И название я придумала под стать: «Погода».
Одержимая новой затеей, я отправилась в начале недели в Гонконг. Я была там и раньше – несколько месяцев назад бесстрастно фиксировала на пленку разгар сезона муссонных дождей, которые бесчинствовали в этом самом густонаселенном, если я ничего не путаю, городе мира. Тогда мне удалось сделать немало замечательных видов бухты Виктория – для чего пришлось взобраться на Пик, – и самого Пика, для чего пришлось взобраться на знаменитый небоскреб Сентрал. Попутно я мысленно поражалась, насколько по-разному местные богатеи и бедняки переживали неугомонную стихию. Что до европейцев и американцев, которых нелегкая занесла в те дни на остров, так те просто пьянствовали по отелям, боясь высунуть нос наружу.
На сей раз Гонконг служил мне лишь перевалочным пунктом по пути в материковый Китай. Хотя я и положила себе двое суток на пополнение авторского портфолио видами не охваченных в прошлую поездку гонконгских достопримечательностей, но уже на второй день весь мой замечательный проект по созданию книги мечты приказал долго жить. Беда пришла, как это всегда и бывает, откуда не ждали.
Все началось с того, что приятель из агентства Рейтер уговорил меня побывать в местном Музее живописи на выставке китайских акварелей. По его словам, никто и никогда за всю историю человечества не умел так чисто и ярко передавать на бумаге живые краски природы, как это делали старые китайские мастера. Я ничего не понимаю в искусстве, но решила, что на это, пожалуй, стоит взглянуть. А вдруг что-то удастся взять на заметку? Ближе к вечеру, купив билет на ветхий паром, я переправилась через бухту на материковую часть Гонконга и пешком отправилась в музей. В тот момент я еще не подозревала, что час спустя меня уже не будут интересовать средневековые китайские акварели…
Охранник на входе – это был первый звоночек, который я не услышала. Едва переступив порог музея, я натолкнулась на его взгляд. И во взгляде этом было нечто необычное. Сейчас я понимаю, что в тот момент истолковала его неправильно. Мне показалось, что охранник посмотрел на меня с чисто мужским интересом. Несмотря на свои тридцать девять, я по-прежнему время от времени ловлю на себе подобные взгляды. Удивляюсь только, как мне не пришло тогда в голову, что это все же странно. Я в Гонконге, на правах «чертовой иностранки». К тому же не блондинка…
Следующей была средних лет китаянка, не глядя вручившая мне билет и плеер с англоязычной аудиоэкскурсией. Лишь в последний момент она подняла на меня глаза, и… дежурная улыбочка мгновенно слетела с ее лица. Больше того, она побледнела. Растерявшись, я машинально глянула себе через плечо – уж не прячется ли там кто-то, вызвавший столь странную реакцию у билетерши? Но я была в холле одна. Довольно высокая по азиатским меркам, худенькая и абсолютно безопасная туристка. Я поинтересовалась у женщины, в чем, собственно, дело. В ответ она неопределенно качнула головой и молча нырнула за свою громоздкую конторку. Вот тогда-то меня впервые посетило нехорошее чувство. Но я решительно его отогнала, нацепила наушники и под вступительные слова диктора с голосом Джереми Айронса отправилась к началу осмотра экспозиции.
Приятель оказался прав. Китайские акварели стоили того, чтобы на них посмотреть. Некоторым насчитывалось едва не по тысяче лет, а выглядели как новенькие – ни одного выцветшего мазка. Сюжеты отличались изяществом и пели оду природе. Без людей на картинах не обошлось, но они шли скорее вторым планом. Возможно, сами о том не подозревая, творцы этих шедевров невольно подтверждали старую истину о том, сколь мало значила жизнь отдельно взятого человека во времена Средневековья. Если на современных картинах пейзажи зачастую играют роль фона, то здесь фона не было как такового. Я сразу подметила этот эффект и сочла его интересным. Двигаясь от полотна к полотну, я чувствовала, как хмурое выражение на моем лице – верный и неотлучный спутник на протяжении многих лет жизни – постепенно отступает. Такое иногда случается со мной, когда я слушаю классическую музыку.
Впрочем, мне так и не удалось насладиться ощущением душевного покоя и умиротворения. Любуясь одной из картин, на которой был изображен рыбак в лодке, плывшей против течения, я вдруг заметила боковым зрением женщину, стоявшую слева от меня. Решив, что, возможно, загораживаю ей обзор, я посторонилась. Китаянка не шелохнулась. Чуть скосив глаза, я поняла, что передо мной не посетительница музея, а уборщица – в спецодежде и со шваброй. И смотрит она вовсе не на картину с рыбаком, а на меня. Смотрит не мигая. Я обернулась, но женщина, опустив глаза, тут же втянула голову в плечи и проворно шмыгнула в соседний зал.
Я пожала плечами и перешла к следующей картине, попутно лихорадочно соображая, чем вызвала такое странное внимание к своей персоне. Утром я не потратила слишком много времени на прическу и макияж, но, сверившись со своим отражением в застекленной музейной витрине, убедилась, что все равно выгляжу вполне прилично. Я перешла в следующий зал, где была выставлена живопись девятнадцатого века, и замерла на пороге, натолкнувшись на второго охранника. Его взгляд прошелся по моему лицу будто щупальцем и мгновенно превратился из пристального в испуганный. Я готова была поклясться, что ему сообщил о моем появлении по рации его коллега, стоявший на входе. Надо отдать мне должное, я не отвела глаз. А охранник тем временем поступил в точности как уборщица – мгновенно испарился.
