— Как зовут твою мамку?
— Тоня! — ответил мальчишка уверенно.
И Егор понял, что перед ним племянник. Но почему никто за все годы ни словом о нем не обмолвился? Выходит, сестра была замужем? Но и о муже не писала. Почему молчала? Может, он сын какой-нибудь подруги? Решил расспросить мальчишку подробнее.
— Ты где живешь?
— Во чудик! В своем доме! Тут!
— А где твой папка?
Пацан вздохнул тяжко, пожал плечами:
— Не знаю. Нет его у нас. Вот хочу завести себе отца, если мамка разрешит. Собаку она уже уговорилась. Купила мне щенка. Знаешь, какой сильный! Боксер! Порода такая! А вот где отца взять, пока не знаю! Может, ты им станешь? — глянул пытливо.
— Я тебе и так родной. По крови. Твой дядька. А потому отцом быть не смогу.
— А разве папка не родной по крови? — изумился мальчишка.
— Тут другое родство! А что мамка про отца говорит? — спросил Егор.
— Ругает его.
— Как звать папаню?
— Сволочь. Так его бабка зовет. А мамка — кобелем.
— Я про имя спрашиваю.
— Наверное, гад. Так его чаще всего вспоминают.
— А ты его знаешь
— Нет! Ни разу не видел, — сопнул Алешка. И только хотел спросить о чем-то, в комнату заглянула Тоня.
— Вот ты где? А ну живо в свою комнату! Кто разрешил сюда войти? — подскочила к Алешке.
— Тонь, ты что срываешься? Оставь его. Чего ж о нем не черкнула ни разу? — упрекнул сестру.
— Было б чем гордиться или чему радоваться! Чуть не сдохла от горя! Зачем тебе боли добавлять? И без того хватало. Молчала! Кто ж позором хвалится?
— Чей он? Кто отец его?
— Иди в свою комнату! — поторопила Тонька сына. И когда за ним закрылась дверь, напомнила: — После ужина поговорим. Хорошо? О том в двух словах не скажешь…
— Я его знаю? — спросил Егор хрипло.
— Теперь уж все прошло. Не стоит ворошить.
— Ты была замужем?
Тонька смутилась. Потом голову вскинула:
— Какая разница, если одна осталась? Я и сама его забыла давно. И тебе не стоит о нем спрашивать.
После ужина сестра, как и обещала, вскоре пришла к Егору. Села у окна, попросив не включать яркий свет. Зажгла тусклый ночник.
— Ну что? Поговорим? — предложила пересохшим горлом. И заговорила тихо, неуверенно, сгорбившись в кресле: — В тот день, когда нас с матерью вызвали на суд, мы не поверили, что беда стоит на пороге. Думали, ошибка случилась. И лишь в зале суда, когда увидели тебя за решеткой, поняли, что это не сон. Хотя верили, что тебя отпустят. Ведь мы ничего не знали и не верили ни одному слову свидетелей, судьи, обвинителя. Мы знали тебя другим. Даж& после процесса, когда огласили приговор, в услышанное не верилось. Мы писали жалобы. Но они оставались без ответа. Я тогда едва закончила школу. Раньше мечтала стать врачом. Но куда там! Устроилась на кондитерскую фабрику. Оклад мизерный. А тут мать слепнуть стала. Ночами ревела. Днем сдерживалась, как могла.
— Хватит меня лажать! Я во всем говно! Скажи, чей пацан? От кого родила? — повысил голос Егор, повернувшись лицом к сестре.
Та хотела обрубить, ответить грубостью, но вовремя приметила злые огни в глазах Егора и сникла.
— Полюбила, — ответила выдохнув.
— В перерыве между жалобами? Что заткнулась? Чей мальчонка?
— Он практику проходил на кондитерской. Студент. Сначала просто встречались. А потом забеременела. Врачи отказались делать первый аборт. А он уже уехал. За все годы ни одного письма. Я и адреса его не знала. И не искала его… Сам знаешь, силой не привяжешь.
— Дальше как жила?
— А что ты рычишь? Иль помогал нам выжить? Иль деньги посылал? А выжили сами, как смогли!
— Смогла, как погляжу, хреново! Что за бабье крутится в доме? Что им здесь надо? Почему не выкинешь их?
— Прошвырнешься! Понял? Не забывайся. И не тронь девок! Попробуй хоть одну шугани, пожалеешь! Я тебе не прощу!
— Ты меня не пугай! Я уж всего отбоялся! В доме этом — мы на равных. Будешь возникать, рога сверну! Целый дом потаскух! И еще слова не скажи! — возмутился Егор.
— Эти потаскухи ничуть не хуже тебя и меня!
— Ах ты, стерва! Меня с блядвом сравнила?! — хотел встать Егор с постели, но нестерпимая боль прорезала все тело, свалила с ног. Человек упал, застонав.
— Егорка, милый, зачем себя и меня терзаешь? Да угомонись ты! Выжить надо, сам увидишь, как изменилось все за эти годы! Ничего не понять, что творится. Мы без этих баб не выживем! На них устояли. Сам поймешь. И прошу, не лезь в мою жизнь. Она давно уж опостылела!
— Постой-постой, выходит, ты в бандерши заделалась? — округлились глаза Егора.
— Не бандерша! Я твоих приятелей — воров не впускаю в дом. Мои девочки ездят на вызовы к порядочным людям.
— И ты тоже этим промышляешь?
— Нет! Я вызовы не обслуживаю! У меня свои обязанности! Я
— честный предприниматель!
— Бандерша в законе! Ну и дела! Вот не думал, что вернусь с ходки и разом попаду в притон! Как это тебя угораздило скатиться вот так? Поначалу родила неизвестно от кого, потом бардак завела в доме! Да еще меня хочешь убедить, что утворила это для нашего блага! Ну и прохвостка, ну и падла!
— Полегше, Егор! — вскочила Тонька. И, направившись к двери, остановилась в полушаге от брата. — Алешку не тронь своим поганым языком. Я родила, сама и ращу…
— Иль ты запамятовала про подушку, ведь я успел сказать тебе о ней?
— А что в ней было? Те деньги инфляция за полгода съела! Одно воспоминание, что успела курсы закончить.
— С кондитерской чего ушла? Иль там кадрить не с кем стало?
— Моей зарплаты Алешке на молоко едва хватало. У меня помимо сына мать имелась. Ее кормить надо было. Да и самой есть хотелось.
— Как же ты додумалась? — кипел Егор.
— Мам! Тебя зовут к телефону! Иди! Я пока тут побуду, можно? — просунул голову в дверь Алешка. И едва женщина вышла из комнаты поспешил к Егору. — Скажи, а почему мамка отца зовет горем, жизнь — наказаньем, а меня — бедолагой? Тебя она как звать станет?
— Не иначе, как дураком! — невесело усмехнулся Егор и спросил:
— А ты своей жизнью доволен?
— Пока терплю. У меня друзья есть в садике. Их тоже отцы бросили. Живут один с мамкой, другой — с бабкой. Что делать? Взрослые бесятся, а мы плачем. Разве мы просили народить нас? Нет! Зачем же требуют теперь, чтоб мы благодарили их за свое рожденье? Может, и я не хотел бы теперь жить…
— Это почему? — удивился Егор.
