Майкл
Шэй Борн оказался вовсе не таким, как я ожидал. Я готовился увидеть неповоротливого дикаря с мясистыми кулаками, головой, переходящей, минуя шею, прямо в плечи, и глазами-щелками. В конце концов, это было преступление века – двойное убийство, о котором услышал каждый от Нашуа до Диксвилл-Нотч. Преступление казалось тем более ужасным, что жертвами стали маленькая девочка и полицейский, приходившийся ей отчимом. Это было преступление из тех, что вынуждают людей задаваться вопросами: действительно ли мой дом – моя крепость? Действительно ли те, кому ты доверяешь, заслуживают доверия? Возможно, поэтому сторона обвинения Ныо-Хэмпшира впервые за пятьдесят восемь лет настаивала на смертной казни. Учитывая публичную огласку, многие не верили, что суду удастся найти двенадцать присяжных, которые отнесутся к этому делу непредвзято. Но нас все же нашли. Меня выдернули прямиком из библиотеки университета Нью-Хэмпшира, где я работал над дипломным проектом по математике. Целый месяц я не то что не читал газет – поесть нормально не мог, а потому был идеальной кандидатурой для слушания по делу Шэя Борна.
Когда мы впервые вышли из комнаты для совещаний – крохотной коморки в здании суда высшей инстанции, к которой я привык уже почти как к собственной квартире, – я заподозрил, что пристав ошибся залом. Подзащитный оказался субтильным, тонкокостным парнем – из тех, чьи имена всегда фигурируют в неприличных школьных анекдотах. Твидовый пиджак, казалось, поглощал его целиком, а узел галстука торчал перпендикулярно, как будто отталкиваемый магнитным полем. Скованные наручниками руки покоились на коленях, как небольшие зверьки; голова была выбрита почти наголо. Глаз он не поднял даже тогда, когда судья произнес его имя, и оно шипя растеклось по помещению, словно пар из радиатора.
Судья обсуждал с адвокатами какие-то технические подробности, когда в окно влетела муха. Я заметил ее по двум причинам: во-первых, в марте увидеть муху в Нью-Хэмпшире – довольно большая редкость; во-вторых, мне было непонятно, как можно ее прихлопнуть, если руки у тебя в наручниках, а на пояснице – цепь. Шэй Борн внимательно уставился на насекомое, замершее на странице блокнота, и вдруг, громыхнув металлом, поднял скованные руки и с силой опустил их.
Я думал, он хотел ее убить.
Но когда он простер ладони, раскрывшиеся медленно, будто цветы, муха выпорхнула на волю и, жужжа как ни в чем не бывало, полетела докучать кому-то другому.
В этот момент взгляды наши встретились, и я понял две вещи:
1. Он до смерти напуган.
2. Он примерно мой ровесник.
Этот монстр, совершивший два убийства, был похож на капитана команды по водному поло, с которым мы в прошлом семестре сидели рядом на семинарах по экономике. Он также напоминал парня, который доставлял на дом мою любимую пиццу с тонкой корочкой. Глядя на него, я вспомнил даже мальчишку, которого повстречал по пути сюда: на улице шел снег, и я, опустив стекло, предложил подбросить его. Иными словами, я не думал, что первый убийца, которого я повстречаю, будет выглядеть так. Он мог быть любым другим юношей лет двадцати с небольшим. Он мог быть мною.
Единственное отличие заключалось в том, что нас разделяли десять футов, а на запястьях и лодыжках его поблескивали оковы. И я должен был решить, умрет ли он или останется в живых.
Месяц спустя я мог уже с уверенностью заявить, что работа присяжных абсолютно не похожа на наши представления о ней, почерпнутые из телевизионных программ. Нас постоянно тягали из здания суда в комнату для совещаний и обратно; нас кормили всякой дрянью в местной столовой; мы слушали упоенные речи болтливых адвокатов и наблюдали за окружными прокурорами, которые, уж поверьте мне, редко бывают такими красотками, как в сериале «Закон и порядок». Даже через четыре недели я входил в зал заседаний как будто на территорию чужой страны без путеводителя. Вот только сказаться туристом и сбросить с себя ответственность я не мог. Эти иностранцы ожидали, что я свободно владею их языком.
Первый этап подошел к концу: Борну было вынесено обвинение. Прокурор представил уйму улик, подтверждающих, что Курта Нилона застрелили при исполнении – а именно, при попытке ареста Шэя Борна, которого Нилон застал со своей приемной дочерью. Белье девочки было найдено в кармане Борна. Вернувшись с гинекологического приема, Джун Нилон обнаружила своего мужа и дочь мертвыми. Хлипкие аргументы защиты – дескать, Курт неправильно понял Борна, страдающего сильным дефектом речи а пистолет выстрелил случайно – утонули в прорве доказательств представленных обвинением. Хуже того, Борн не воспользовался правом на личное заявление: то ли из-за косноязычия, то ли потому, что его собственные адвокаты не доверяли ему – преступнику и настоящему варвару.
Теперь же близился к завершению второй этап – вынесение приговора; вернее, тот этап, который отличал этот суд от всех прочих, имевший место за последние полвека в юридической системе Нью-Хэмпшира. Мы уже знали, что Борн виновен. Оставалось решить, заслуживает ли он смерти.
